Зарисовка №3

[Tyrrenian]

Все пишут по Алисе, и я тоже хочу!!!
Название:зарисовка №3
Автор: Tyrrenian
Рейтинг: NC-17
Жанр: мнэээ... ну, как всегда, в общем)
Дисклеймер: идея нахально сперта у Льюиса Пэджетта
Размещение: низя. Буду сильно ругаццо и кидаться тяжелыми тапками

автор сошла с ума

Варкалось, хливкие шорьки
Пырялись по наве,
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.

Смеркалось. Скотт Парадин осторожно вошел в кабинет Холовея, словно боясь, что тот накинется на своего пациента, в клочья разрывая больничную пижаму. Аккуратно обойдя массивный стол, за которым врач что-то быстро дописывал, юноша без лишних понуканий улегся на украшенную ремнями кушетку. Нет, он не будет вырываться или сопротивляться… Только смотреть куда-то сквозь Холовея и непрерывно шептать. Странный стих из старой книжки. Из-за этих строк они встретились, из-за них же Парадин жил в клинике уже третий год…
Но сейчас юноша молчал, ожидая, пока врач подойдет к нему ближе. Коснется сухой ладонью мягкой щеки, скользнет пальцами за ворот пижамной рубашки, легко поглаживая чувствительные волоски у основания шеи, и наконец-то потянется к ремням для рук. Просто потому что так ему нравится больше.

О бойся Бармаглота, сын,
Он так свирлеп и дик,
А в глуще рымит исполин,
Злопастный Брандашмыг!

Скотт Парадин никогда не боялся и не испытывал отвращения к происходившему в кабинете врача, потому шприц с успокоительным неизменно оставался полным. Потому Холовей мог позволить себе иногда быть нежным, доставить удовольствие пациенту. И потому каждый в клинике знал, что юноша – его собственность и не рисковал прикасаться к нему больше необходимого.
Гладкая, алебастрово-белая кожа Парадина всегда производила на мужчину гипнотическое действие. Солоноватая, с едва ощущаемым мятным запахом и поразительно гладкая. Ни синяка, ни следа от уколов. Скотт сходил с ума неуклонно, практически не реагируя на вкалываемые препараты, и однажды Холовей просто отменил их. Зато теперь он мог любоваться белым атласом перед собой, не морщась, когда взгляд падал на зеленовато-черные синяки на сгибах рук.
Рубашка зеленым пятном окаймляла тело покорного юноши, который ждал. Нет, не боли, не наслаждения, не прикосновения – он ждал возможности открыться. Только здесь. Перед своим личным врачом Парадин начинал едва слышно нашептывать детский стишок, будто с трудом вспоминая замысловатые фразы.
- Часово-жиркие… - первое соприкосновение губ с кожей отозвалось сорвавшимся вздохом пациента и робкими, пока еще произносимыми с сомнением, словами. – Часово-жиркие товы…
Юноша подавался навстречу ласкавшим его соски губам, реагируя на Холовея всем телом. Но не разумом. Каждый из сеансов лишь помогал ему вспомнить. И Парадин знал, что если он будет хорошо себя вести, то получит возможность принести с собой с прогулки еще один камень. Или бумажку. Или свернутый в жесткую спираль прут. За каждое новое приобретение пациент расплачивался сполна. Сегодня ему, видимо, было нужно нечто особенное, судя по ставшему совсем хриплым шепоту.
Часово-жиркие товы и джикали и джакали в исходе, - голос Холовея тоже хриплый, но совсем по другой причине. В штанах стояло так, что перед глазами мелькали черные точки, а стягивавшие с узких бедер штаны руки слегка подрагивали в предвкушении. Врач помнил каждую строчку этого дурацкого четверостишия, не смотря на то, что не читал книгу. И тем не менее, непривычные уху слова неизменно его возбуждали. Сегодня даже больше обычного.

Но взял он щит, и взял он меч,
Высоких полон дум.
В глущобу путь его лежит,
Под дерево Тумтум.

Парадин приглашающе развел ноги в стороны, продолжая растеряно смотреть в пустоту. Красивый. С огромными, буквально в пол-лица, глазами цвета стали, растрепанными русыми волосами, пожалуй, уже слишком сильно отросшими, и губами, обычно сложенными в тонкую линию. Но не сейчас. Сейчас они двигались, беззвучно повторяя приевшиеся строки.

Он встал под дерево и ждет,
И вдруг граахнул гром.
Летит ужасный бармаглот,
И пылкает огнем.

Часово…
Холовей провел ладонью от колена до паха юноши, наслаждаясь теплом его тела, и слегка прихватил пальцами мягкие яички.
Жиркие…
В первый раз проникновение оказалось для юноши излишне болезненным, но теперь, спустя почти два года такого плодотворного «общения», мышцы легко впускали в себя смазанный вазелином член мужчины.
Товы…
На мгновение, необходимое Парадину, чтобы привыкнуть к ощущению внутри себя чего-то инородного, шепот прервался. И в следующую секунду стих повторился сначала.

Раз-два, раз-два! Горит трава,
Взы-взы — стрижает меч,
Ува! Ува! И голова
Барабардает с плеч.

Холовей знал, что нужно, чтобы пациент ушел удовлетворенным. Он никогда не понимал способность некоторых болтать во время секса. Но ради мальчишки…
- Часово-жиркие товы и джикали, и джакали в исходе, - вместе, с нарастающей с каждым толчком громкостью и уверенностью в срывающихся голосах. Короткого четверостишия не хватит, и придется повторять его вновь и вновь, пока Парадин, до крови расцарапывая ремнями свои запястья, не выгнется под мужчиной, повторяя между тяжелыми вдохами:
- Все… - он крепче сжимал коленями бока врача, требуя сильнее и глубже. Без слов. С губ срывалось иное. – Тенали… - Холовей бесцеремонно сжимал в пальцах пепельные пряди, понимая, что начинает сбиваться с ритма. – Боговы… - вязкая белая масса растеклась по впалому животу юноши, чтобы в следующую секунду смешаться со спермой Холовея. И, словно цепляясь из последних сил за вспомнившиеся строки, Парадин быстро шептал: - И гуко витали оводи…

О светозарный мальчик мой,
Ты победил в бою!
О храброславленный герой,
Хвалу тебе пою!

- Что он делает?
- Как всегда, - равнодушно пожал плечами санитар, глядя на монитор, - перекладывает свой мусор.
Холовей, нахмурившись, склонился ближе к экрану через плечо санитара, пытаясь проследить за движениями юноши. Камни, ветки, железные кольца, свеча – все, что Парадину удалось найти на больничной свалке, тщательно отбиралось и охранялось пациентом пуще глаза. Принцип, по которому предметы перемещались в пространстве крохотной палаты, был абсолютно непонятен ни врачам, ни родителям юноши, общавшимся с ним большую часть жизни. Но пациент не был болен, и Хололвей отлично понимал это. Парадин не был ни Дауном, ни ненормальным – он просто мыслил как-то совершенно иначе. Словно жил в параллельном мире, оставив человечеству лишь свое тело.
Камень влево, железное кольцо вверх. Своя система, возможно, несложная, но слишком другая, чтобы быть понятной Холовею.
- Смотрите! – обернувшись на тревожный выкрик санитара, врач с изумлением обнаружил, что стоявший с улыбкой в центре своей конструкции пациент медленно растворялся в воздухе. Как будто кто-то разгонял рукой сигаретный дым.
- Какого черта?

Варкалось, хливкие шорьки
Пырялись по наве,
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.

Писавший отчет о необъяснимой пропаже пациента прямо из палаты Холовей раздраженно отбросил ручку. Этот мелкий гаденыш обманул его, обвел всех вокруг пальца, свалил куда-то в другой мир. Парадин воспользовался при построении своего агрегата своей собственной логикой, основанной на каких-то иных законах, нежели были известны человечеству. В любимом четверостишии юноша видел не набор забавных и странных слов, а четкую математическую формулу, которую нужно было просто перевести на язык материи.
Даже если Холовей решился бы поделиться с общественностью своими догадками, он скорее всего оказался бы на месте Парадина. В любом случае, о врачебной практике ему предстояло забыть навсегда.
Мужчина вытащил из ящика стола один из камней, изъятых при обыске палаты пациента, и повертел его в пальцах, задумчиво приговаривая:
- Часово-жиркие товы
И джикали, и джакали в исходе,
Все тенали боговы
И гуко витали оводи…