Название: Скрываясь под маской
Автор: Tyrrenian
Рейтинг: NC-17
Жанр: думаю, ангст.
Дисклеймер: все мое)
Размещение: низя. Буду сильно ругаццо и кидаться тяжелыми тапками
По заявке Nekomate
1-3
скрываясь под маской
части 5-8
Часть 5. Игры с законом.
Утомленный молчаливым рабом Эбул почти сразу провалился в царство сна, успев только прижать к себе крепче расслабленное тело мальчишки. Над Черной пустыней алыми углями догорало солнце, а поднимающийся от земли ветер затягивал пространство невесомой дымкой. Эмир спал и не видел, как внимательно вглядывается в его спокойное лицо Ланьлин, с улыбкой проводя кончиками пальцев по скулам, губам, шее. Не мог наблюдать, как изменили свой цвет глаза киотца, на несколько мгновений превратившись в водовороты слепящей звездной пыли, вытягивающих, казалось, саму душу. И как черты лица плавно преобразились, добавляя рабу сходства со своим господином. Только волосы и разница в телосложении отличали теперь их друг от друга. Один прокатившийся по телу спящего мужчины вдох пустыни, и все вновь вернулось на свои места. Пустой и безжизненный взгляд презрительно прищуренных карих глаз, плотно сжатые в привычной для дея манере губы, чуть выдвинутый вперед подбородок – светловолосая копия Обула удовлетворенно уснула на груди эмира.
Мужчина проснулся от гомона встревоженных голосов за дверью купальни и рванулся было узнать, что опять случилось в его дворце, когда заметил горячо сопящего ему в шею Ланьлина. Или Обула, вдруг ставшего изящнее и грациознее? Одну ногу раб забросил на бедро своего господина, собственнически обнимая его за талию руками. Тонкий, хрупкий, совсем не похожий на воина телом, но вот лицо говорило гораздо о большем. И все же золотые пряди никак не вязались у эмира с образом темноволосого брата, но отбросить иллюзию оказалось куда как сложнее. Воспоминания о прошедшем вечере жарким шелком обвили тело господина, заставив крепче сжать в своих объятиях мальчишку, и свернулись кипящим клубком внизу живота.
Крики слуг за стеной, шепот ветра, плеск воды – все звуки внезапно оказались ненужными, словно покорно отойдя в сторону от двух переплетенных тел, отгородив их завесой тишины от всего мира. Осталось только тихое дыхание спящего киотца и шумное биение сердца эмира.
И снова, так знакомый Эбулу бархат кожи под пальцами, теплое и удивительно мягкое со сна тело раба, ироничная усмешка на тонких губах, и поцелуй. Гораздо более сдержанный в искусстве наслаждения Обул, тем не менее, предпочитал в постели брать власть в свои руки, уловками и лаской подавляя противника. Так и сейчас, пряная горечь поцелуя туманила разум эмира, пьяня и подчиняя волю, уверенные касания рук беззастенчиво вскрывали все слабости и желания мужчины, лишая способности связно мыслить. Словно дорогое вино, что пробегает крохотной искрой от горла, сворачиваясь теплым урчащим клубком в желудке. Тогда остаются только желания, воля собственного тела, не замутненная принципами и правилами, навязываемыми рассудком.
Словно в навеянном насмешницами пери сне, кукольный облик киотца перетекал в образ младшего брата, сменяясь затем нежностью Амина. Не магия, но нечто неуловимое взглядом и столь естественное, что превращало наложника в кладезь загадок и тайн. И все же рядом с Эбулом постоянно оставался он, с разными лицами, желаниями, чувствами, но неизменной пустотой во взгляде, прлбивающей даже заслоны напускных эмоций. Так колкие льдинки на вершинах гор сменяются холодными водами кристально прозрачных ручьев, сливающихся в бурные реки, что наполняют собой океан. Круг за кругом, подобно меняющему свой цвет небосклону, подобно самой природе, великой Пустыне.
Эмир со стоном признал свое поражение в короткой схватке губ и языков, покорившись жарким поцелуям и ловким касаниям тонких пальчиков. Сам перекатился на спину, утягивая за собой Ланьлина и заставляя его улечься сверху. Порою сдаться – значит победить.
- Мой господин!.. – с паническим криков ворвавшийся в купальню слуга застыл на пороге, не в силах отвести взгляд от бесстыдно наслаждавшихся друг другом братьев. И лишь услышав гневное рычание дея совсем рядом, смог сбросить оцепенение. Но все же продолжал украдкой любоваться телом своего правителя, на его глазах подававшееся навстречу невесомым касаниям… Обула?
- ЭБУЛ?! – дей недоверчиво разглядывал собственное ожившее отражение, с запоздалой досадой понимая, что сам должен был быть на его месте. Прикусывать зубами кожу на шее брата, вызывая у него легкий вздох, сжимать пальцами напряженные соски, заставляя могущественного эмира выгибаться на встречу с широко раскрытыми глазами, удерживать себя от жажды потереться напряженной плотью о пах Эбула, греясь меж его разведенных бедер… Это дей должен был смотреть в затянутые густой поволокой серые глаза брата, умоляющего еще об одном поцелуе. И осознание того, что эмир был готов отдаться немому рабу, поселило в сердце воина едкое пламя гнева. – ЭБУЛ!
Ланьлин поспешно отстранился от своего господина, услышав шум и смешанные с деланным возмущением восклицания слуг, но успел накинуть на медленно приходящего в себя эмира халат до появления в дверях толпы. Он уже получил, что хотел, и даже больше. А утреннее приключение – приятный подарок перед самым трудным этапом подготовки к ритуалу.
Яростно сжимавший ятаган Обул быстрым шагом приблизился к тяжело дышащим любовникам, намереваясь утвердить свои права на брата. Насмешка, легко читаемая на лице киотца, выводила его из себя, вынуждая совершать необдуманные поступки. Но, прежде чем тяжелая ладонь коснулась мягкой щеки раба, эмир успел подставиться под удар сам. И стихло, казалось, даже дыхание ветра у самого края солнечного диска.
- Эбул… - за нападение на правителя со времен сотворения мира всегда было лишь одно наказание. – Прошу тебя…
Жадно взвывшие за стенами дворца пески яростными волнами разбивались о белые стены, пытаясь пробиться к своей жертве, желая насытиться его кровью. Обул принес Пустыне много даров, больше, чем сам эмир. Привозил из дальних стран караванами чаны, наполненные раздробленными костями диковинных животных, могущественных магов, отчаянных врагов. И с каждой новой песчинкой сила Пустыни росла, подпитывая и своего ставленника в мире людей. Обул искренне восхищался красотой и смертоностью той, что дала ему часть своей силы и вложила в руку клинок. Но стихия не знала благодарности, совести, справедливости. Только закон, порой излишне суровый и безжалостный, но всегда требующий немедленного исполнения. Теперь Эбулу осталось только решить – позволить черной госпоже разрушить дворец до основания, убив в гневе всех его обитателей, или же обречь на гибель собственного брата, не смотря ни на что оставшегося воином своей страны.
Впрочем, по взгляду мужчины ответ был ясен заранее. Он просто не имел права распоряжаться чужими жизнями в угоду собственным прихотям.
- Есть правила, Обул, которые даже я не в силах изменить, - покачал головой эмир, чувствуя, как теснее прижался к его спине Ланьлин, успокаивающе покрывая поцелуями обнаженную шею. – Пойдем, я провожу тебя.
Киотец увязался за мужчинами, ловко увернувшись от пытавшихся удержать его слуг, но отчего-то старался держаться ближе к бледному, словно полотно дею. Как будто собирался закрыть его своей грудью от бесчинствующей стихии.
Крытая галерея, полный прохлады и бодрящей свежести холл, полутемный коридор, со множеством скрытых в стенах ловушек – и вот трое стоят перед дрожащими от ударов песка дверьми. Сквозь щели порой проникали редкие песчинки, тут же принимаясь назойливыми мошками кружить в полосках света.
- Зачем, Обул? – поинтересовался напоследок эмир, берясь руками за тяжелый засов, и замер, ощутив широкие ладони брата на своих плечах. Они всегда были соперниками, детьми одной матери и жестокого правителя Пустыни. Они всегда ревниво следили за успехами друг друга, прекрасно понимая, как переменчива воля Судьбы. И все же, мужчины были братьями, чьи клинки ковались на крови одного джинна, чьи объятия были крепки, а искренность – безграничной. Потому Эбул не был готов вот так, по глупой ошибке, расстаться с деем и не выяснить все до конца.
- Потому что на его месте должен был быть я.
Свирепый вой песка за тонкой перегородкой, пустой и безжизненный взгляд златовласой куклы, и совсем не родственный поцелуй двух братьев, одному из которых должно сгинуть во чреве стихии. Мужчины пытались бороться за право побыть вместе еще мгновение, но колкая боль в позвоночнике, вызванная недовольством хозяйки их жизней задержкой, вынудила Эбула отстраниться от дея и вновь взяться за засов. Теперь братья поднимали его вместе.
- Обул! – услышал воин, шагнув с болезненно хлещущий по коже вихрь, и обернулся. – Ты просто немного опоздал…
Когда Пустыня забирает свою жертву, она не думает о пытках, не желает причинить как можно боли в наказание за ошибку. Она просто не умеет иначе. И сдирает неспешно пласт за пластом кожу, впитывая алые ручейки крови, наполняет собой легкие, разъедая тело изнутри, ломает кости в своих тяжелых нежных лапах, не позволяя человеку двигаться. Тогда поднявшийся до небес смерч становится алым, багровым, позволяя оставшимся в живых людям услышать предсмертные крики в назидание на будущее. Но сейчас…
Эбул изумленно смотрел, как Пустыня отбрасывает измученное тело брата в сторону и замирает в нерешительности между ним и дворцом. Как будто в попытке понять, определиться в правильности выбора. Тихий вздох справа, и Обул вновь шагает навстречу смерти, встречаемый яростным свистом и грохотом. Его золотые волосы мечутся под порывами жестокого ветра, делая фигуру еще более хрупкой.
- Ланьлин!
Да, можно рвануться за немым рабом, пытаясь утащить его, внезапно ставшего столь похожим на дея, во дворец. Но тогда погибнет истекающий кровью брат. Можно попытаться прорваться сквозь песчаный заслон, вытаскивая бессознательного Обула из лап госпожи, но тогда эмир уже не сможет увидеть безмолвного киотца и разгадать его тайны, ставшие сегодня еще привлекательнее. Эбул пытался сделать выбор, щуря от резкого ветра глаза и до крови кусая губы, но не мог. Не мог бросить брата на гибель, не мог нарушить правила, обрекая подданных на годы расплаты за этот проступок.
- Ланьлин! – на секунду обернувшись, чтобы подарить своему господину насмешливую улыбку, мальчишка уверенно шагнул в песчаный водоворот, подхвачиваемый наконец-то нашедшей виновника Пустыней. Еще мгновение можно было видеть выворачиваемое дорвавшейся до наживы хищницей тело, но после осталась только глухая стена песка. А слуги, минуя застывшего на пороге эмира, рванули к окровавленному Обулу, спеша отнести его к целителям.
- Я думаю, что поездка в Мехдишехр займет две недели с учетом состояния Обула, - эмир возлежал на подушках в Диване, так и не притронувшись к еде за несколько часов собрания. – Он не до конца поправился, но все же остается командующим янычар, а потому должен проследовать со мной. Возьмем паланкины и несколько целителей, способных пережить длительное путешествие по Пустыне.
- Так ли необходимо подвергать смертельной опасности обоих наследников? – вкрадчиво поинтересовался один из советников. Старика давно не устраивала кандидатура Эбула на троне Пустыни, но спорить с решением предков он не смел. И тем не менее, не оставлял попыток изменить ситуацию в свою пользу.
- Шайтан признает только силу. Только мечом можно остановить их бесчинства, - парировал правитель. – И я не желаю лишний раз пользоваться милостями госпожи без веской на то причины.
- Неужели во всем эмирате не найдется больше воинов, способных защитить вас? – включился в беседу визирь, заставив эмира раздраженно смять ягоду в пальцах.
«Иблис! – думал он, чувствуя, как стекает по кисти липкий сок. – Они все против меня. Как будто не сами неделю назад настаивали на рейде в Мехдишехр. Как же трудно противостоять им… Ланьлин, зачем ты сделал это?»
Картина тающего в песчаной дымке раба не пропадала ни на секунду, мешая сосредоточится. Киотец нашел лучшее решение возникшей дилеммы, пожертвовав собой во благо государства, Эбул и сам поступил так же. Но отчего-то терять мальчишку оказалось слишком болезненно.
- Мы выступаем на закате, чтобы ночью преодолеть как можно большее расстояние, - пресекая все возможные возражения, поднялся с подушек эмир. – За время моего отсутствия подготовьте все для строительства нового дворца.
- Но… – растеряно переглядываясь с советниками, протянул визирь, - Наша казна почти пуста. Мы просто не можем позволить себе еще одно строительство.
- Потому я и даю вам время, чтобы найти средства.
Поспешно удаляясь прочь от зала собраний, Эбул напряженно старался сдерживать рвущийся наружу крик. Обрести и тут же потерять кого-то безумно дорогого и важного оказалось сложнее, чем он предполагал ранее. Обменять бесценный дар судьбы на долг собственному государству теперь казалось ошибкой, повторять которую эмир больше не собирался. И меньше всего мужчине хотелось оставаться в этом дворце, поминутно вздрагивая от взглядов слуг или воспоминаний.
Киотец искусно умел превращаться в других людей, при этом оставаясь самим собой. И теперь Эбулу казалось, что Ланьлин просто набросил на себя очередную иллюзию, став трудолюбиво трущим полы темнокожим мальчиком или холодно скользнувшим по его телу взглядом стражем у дверей. Это напоминало сумасшествие, даже больше, чем раньше. Не хватало возможности коснуться раба, почувствовать вкус его губ, гладкость кожи…
Эмир и сам не заметил, как в раздумьях остановился на крыльце дворца, уцепившись взглядом на окровавленную кучу тряпья в песке. Приказ убрать с глаз долой мусор застрял в горле, когда на мгновение приоткрылись скованные красной коркой глаза, пронзая мужчину такой родной пустотой кофейного цвета.
Пока валившееся с ног от усталости целители обрабатывали раны Ланьлина, эмир ни на секунду не выпускал тонких пальчиков раба из своих рук, не в силах поверить, что пустыня все же отпустила его. Содранная почти до костей плоть на лице и не закрытых одеждой частях тела, разорванные почти в клочья внутренности – но мальчишка умудрился остаться в живых. И подгоняемые рыком господина врачи вливали в него исцеляющие настойки, растирали целебными мазями. Не забывая приговаривать, что больше они сделать просто не в силах. А лежавший на соседнем столе Обул все время отворачивал голову, не в силах смотреть на трясущегося над жалким рабом брата.
Раны дея оказались не столь серьезными, как у Ланьлина, потому мужчина смог встать уже к вечеру и отправиться собирать вещи для поездки. В том, что Эбул возьмет с собой киотца, он ни минуты не сомневался. А вот с самим мальчишкой все оказалось сложней: пришедший на зов эмира Рукхар сначала дважды проверил сознание раба, а потом долго и жадно пил из принесенного кувшина с вином.
- Он сумел обмануть госпожу и выбраться из мира забвения, - наконец, отдышавшись, произнес старик. – Притворился Обулом, чтобы отвести от него угрозу, а после… заключил с Пустыней договор, вынудив вернуть его тебе, мой господин.
- Но это ведь невозможно, - Эбул осторожно гладил раба по голове, не рискуя пока прикасаться к коже, - даже мне Пустыня отвечает только в храме.
- Похоже, мальчишка умеет гораздо больше, чем мы предполагали, - Рукхар, в отличие от эмира, не особо беспокоился за состояние раба и равнодушно провел ладонью по мерно вздымающейся груди.
Часть 6. Цена
глава проходная, написанная с целью описания некоторых аспектов существования мира
Каркаданны, глубоко проваливаясь мощными лапами в вязкий песок, неспешно двигались прочь от дворца эмира, увозя на своих спинах странно молчаливых людей. Большинство из всадников были вооружены, но ни грамма стали не открывалось взгляду случайного путника. Тщательно закопченные на огне клинки ятаганов, скрытые в одежде кинжалы и цепи, тончайшие иглы, начиненные ядом, ажурные звезды, выкованные мастерами с дальних островов – половину веса каждого из мужчин составляло его вооружение, и в два раза больше занимала поклажа, необходимая в пути. Потому янычары эмирского дворца предпочитали передвигаться на выносливых и малоподвижных каркаданнах.
Меж ними, рыча и сердито взмахивая крыльями, скользили подобные теням аралезы с молодыми воинами на спинах. Крикливые, вспыльчивые юноши не могли усидеть на спинах неторопливых каркаданнов, предпочитая изредка взмывать в небо на спинах своих крылатых собак, чтобы дать зверям разминку. Потому и носили из всего оружия лишь ятаганы да короткие луки, чтобы максимально облегчить свой вес. Но и другим оружием каждый из них пользовался не хуже старших товарищей – янычары вкладывали мечи в руки своих детей, едва желтый диск Луны трижды целовал белесые барханы Пустыни. Тогда же младенцы и щенки аралезов выбирали друг друга, чтобы следующие тридцать лет пройти бок о бок, рискуя животом во имя эмира. Уже после, когда псы от старости складывали крылья, не в силах больше подниматься в небо, молодые янычары отдавали их тела Пустыне и получали своего первого каркаданна.
Пока же пылкие юнцы с хохотом и криком метались между небом и песком, постоянно путаясь под лапами каркаданнов и заслуживая гневные оклики от старших товарищей. Хотя именно молодые янычары ярче горели в бою и, к сожалению, быстрее сгорали, отдавая свои тела и кровь Пустыне.
В центре каравана неспешно двигались, подстраивать под общий ход, маневренные ковры-самолеты, к сожалению, не приспособленные для поднятия больших тяжестей, а потому непригодных для перевозки отряда янычар. Но именно на них было проще всего поставить шатры для все еще не отошедших от ран Ланьлина и Обула. И естественно, эмир все время находился рядом с рабом, подпитывая того своей силой для скорейшего выздоровления. Тогда как дей уже через час пути переместился на спину одного из запасных каркаданнов и отправился инспектировать свой отряд.
Произошедшее с Ланьлином смущало сердце молодого военачальника, заставляя его все чаще оборачиваться на шатер брата. Немой мальчишка пожертвовал собой, чтобы вытащить Обула из лап Ямы, но при этом и сам остался жив. Словно заранее знал, на что шел, и чем все это закончится. Как ни прокручивал в голове сцену на крыльце дворца дей, он все никак не мог понять, что же случилось. И эта внешняя схожесть, которой еще недавно и в помине не было… Происходило нечто странное, не укладывающееся в привычные для Обула рамки, и мужчина терялся в догадках, начиная понимать азарт брата при встрече с очередной тайной.
Раздраженно тряхнув головой, дей сильнее натянул повод своего каркаданна, заставляя неповоротливую тушу двинуться вперед каравана.
- Мой господин, - в который раз заглянул в эмирский шатер один из взятых целителей, - вам нужно поесть.
- Я не голоден. Принесите еще восстанавливающих мазей.
Протянув старику опустевшую пиалу, эмир вновь вернулся к тревожному созерцанию Ланьлина. Магия и усилия врачей, конечно, помогли, но некоторые из оставленных Пустыней шрамов было просто невозможно залечить без ее на то согласия. И теперь, словно клеймо, напротив сердца мальчишки расходились колкими лучами в стороны шрамы, рисуя на коже розу ветров. К сожалению, излечить внутренние органы раба мазями также не представлялось возможным, и Эбулу пришлось полагаться только на собственную магию и надеяться на то, что Ланьлин все же выживет.
- Прошу простить меня, мой господин, - все рискнул подать голос, помявшись в сомнениях на пороге, целитель, - но еще одна доза мазей причинит вред вашему наложнику.
- Прочь.
Убедившись, что старик действительно ушел, эмир закрыл глаза и призвал на помощь все имевшиеся у него силы. Возвращать к жизни, вливая в чужое тело собственную магию, всегда было не самым приятным занятием, но все же он был готов отдать несколько лет собственной жизни взамен на еще один взгляд равнодушных ко всему карих глаз.
Их путь лежал через пустыню напрямую к цели путешествия. Хотя Эбул не мог не понимать всю степень опасности, но все же решил рискнуть, направляя караван в обход городов. Так у них оставалось больше времени, чтобы на обратном пути свернуть к Храму. Мужчина прикрыл глаза, вспоминая старую легенду, рассказанную ему матерью, и зашептал:
- Когда великая Пустыня еще не простиралась от моря до моря, когда безжалостное солнце убивало людей, забавляясь с тенями на песках, мимо крохотного оазиса шел человек. Одежды его были грязными и изорванными, а на лице стояла печать тяжелых мук и страданий. Но он узрел зелень листьев среди бесконечного песка и с криком радости бросился к ним, надеясь найти там воду. День сменился ночью, и вновь взошло солнце, а путник все шел и шел к своей цели, не в силах приблизиться к оазису хоть немного. Тогда пал мужчина на колени и взмолился великой Пустыне, прося дать ему хоть каплю живительной влаги. Его губы пересохли и потрескались от жажды, глаза почти ничего не видели от засыпавшего их песка, и все же госпожа поняла просьбу. Оазис оказался полным воды и трав, позволил путнику отдохнуть в своей тени, наладиться соком спелых фруктов со своих ветвей и уснуть среди корней деревьев. А ночью пришел дэв. «Что тебе нужно, дитя Иблиса?» - испуганно спросил путник. «Ты взял у пустыни воду, - ответил дух, - и заплатишь за нее своей кровью. Ты взял у нее плодов и заплатишь за них своей плотью». И напал дэв на человека, желая отобрать у него плату силой. И бились они всю ночь. И еще день. И пал дэв у ног усталого путника, обагрив песок черной кровью. А усталый человек, набрав воды про запас, поспешно двинулся дальше, к цели своего путешествия. Но сколько бы он ни шел, ни одного города не встречалось ему на пути, ни один караван не показывался вдали, и даже скорпионы со змеями словно исчезали при его приближении. Спустя семь дней путник умер в песках, отдав, наконец, Пустыне свой долг за еду и кров.
- Все потому, что госпожа ничего не дает бесплатно, - раздался от входа голос дея, и Обул вошел внутрь, пристально глядя на брата. – Мама часто рассказывала эту легенду, но я так и не понял, при чем тут храм.
- Он вырос на месте смерти путника в назидание потомкам. И рано или поздно каждый человек приходит к его порогу, чтобы услышать легенду, - улыбнулся Эбул. – Ты с новостями?
- Нет, я… Хотел узнать, как он.
Взгляды мужчин, один обеспокоенный, другой смущенный, скрестились на бесстрастном лице раба, выискивая признаки смерти или оживления. Но мальчишка все также походил на фарфоровую киотскую куклу, что подарил эмиру один из послов. Только подрагивали ресницы, да с приоткрытых губ изредка срывались еле слышные вздохи.
- Все по-прежнему. Даже врачи не знают, придет ли он в сознание…
- Эбул, - голос дея дрожал от волнения, - то, что ты сказал там – правда?
- Я не имею привычки лгать собственному брату, - нахмурившись, отрезал эмир. – И потому спрашиваю, почему ты до сих пор стоишь в присутствии своего господина?
Пустыня никогда и ничего не дает бесплатно, отбирая взамен на свою щедрость молодость, жизнь, любовь. И мало кто знает, что могущественный эмир, власть которого простирается от моря до моря, чей лик заставляет звезды светиться ярые, отчаянно завидовал собственному брату, который представления не имел о цене за титул. Сады и дворцы, магия и оружие, мужчины и женщины – все это великая госпожа клала к ногам своего подопечного. Эбулу было доступно таинство полета, тайны земли, речь живых существ. Только попроси… Пожелай, и весь мир будет подчиняться одному тебе, согласись, и не будет никого выше тебя, кроме Алраха и пророка его. Но взамен отдай тех, кого любишь.
Согласившись в ранней молодости на посулы госпожи, эмир потерял отца, сгоревшего от неизвестной болезни в три дня. Приняв в себя силу Пустыни, чтобы обеспечить защиту своим подданным, он потерял мать, заменившую по собственной воле Обула. И вскоре Эбулу предстояло заплатить братом за право зачать наследника престола. Потому мужчина все время своего правления старался избегать дея, боясь однажды проговориться ему за чашей вина. Бездушный, суровый и справедливый, идущий путем разума, а не чувств – таким должен быть истинный эмир. Такими становились все, кто садился на трон Пустыни и внося в ее казну свою плату.
Вот и сейчас, глядя на недовольно поджавшего губы брата, Эбул стряхнул с себя растекшуюся по телу неуместную нежность и взглядом приказал Обулу опуститься на колени, как это подобает подданным, и нарочно ударил по самому больному:
- Ты слишком часто стал забываться, дей. Сначала поднял руку на господина, после смеешь стоять в моем присутствии, словно считаешь себя равным. Мой раб пожертвовал жизнью, чтобы спасти тебя, и вот твоя плата за мою доброту?
- Прости, мой повелитель, - сквозь зубы прошипел Обул, вставая коленями на ковер в поклоне. Единственный раз, когда он почти смог поговорить с братом по душам, за последние семь лет. Дей лебезил, угождал, выполнял любые прихоти вечно равнодушного и холодного, что безлунные ночи, эмира. Но ни разу не был удостоен хотя бы искренней улыбки, благодарного взгляда. И все равно продолжал привозить лучших наложников, головы врагов, дары из других стран, надеясь получить хотя бы долю той нежности, что Эбул сейчас дарил Ланьлину.
Белая кожа, ничего не выражающие глаза, холодность и бездушие в каждом движении – раб и хозяин во многом походили друг на друга гораздо больше, чем казалось на первый взгляд. Но если киотец был вынужден хранить свою маску под гнетом невидимых цепей, лишающих его свободы, то эмира ничто не могло оправдать. В который раз заглядывая в спокойные глаза цвета дамасской стали, дей читал там приговор себе и в который раз испуганно торопился уйти прочь.
Уже на спине своего каркаданна, Обул вспомнил, что хотел поблагодарить Ланьлина за спасение. Но глупая гордость не позволяла вернуться сейчас, когда эмир ласково с каким-то необычно беззащитным выражением лица перебирал пальцами светлые пряди волос раба. Эту улыбку дей видел на лице брата лишь в детстве, когда отец выделял время своим сыновьям среди бесконечных советов и приемов почетных гостей. Тогда Эбул был только принцем и охотно обучал брата владению мечом и борьбе, показывал тонкости обращения с луком и делился тайнами дворца. Тогда их действительно можно было назвать братьями.
А в пятнадцать Обул поддался на уговоры Эбула и отправился в отцовский гарем, дабы получить свой первый опыт. И там впервые увидел, каким мог быть будущий эмир, беззастенчиво беря то, что понравилось ему больше всего. Юный чернокожий наложник, со стоном ласкавший белую кожу принца, казался дею недостойным этого права, но насмешливый взгляд серых глаз и заговорщеский шепот оказали свое влияние. «Хочешь его?» - только и спросил тогда Эбул, а на следующее утро удовлетворенная молодым ярычаром наложница призывно улыбалась краснеющему мальчишке и танцевала, казалось, только для него.
За прошедшие годы Обул пробовал многих женщин, но ни одному мужчине не позволял касаться себя иначе, как в бою. Потому как его тело было предназначено для служения ему, единственному и луноликому, правителю великой Черной Пустыни, эмиру Эбулу аль-Кади.
Между тем, пока Обул метался между погонщиками, рыком подстегивая каркаданнов двигаться быстрее и ударами кизиловой палки разгоняя мечущихся под ногами аралезов, Эбул в своем шатре с улыбкой разглядывал лицо наконец-то очнувшегося раба.
- Как ты? – ставший за время своего сна похожим сам на себя мальчишка растеряно огляделся и тут же поспешно перетек в образ дея, скрывая свои истинные чувства. Потерявший несколько так нужных сейчас часов сна эмир, не стерпев равнодушия раба, рывком подтянул его к себе и впился поцелуем в губы. Сухие, оставляющие после себя вязкое сладкое послевкусие и покорно приоткрывшиеся навстречу господину пустыни.
Болезненно охнув, Ланьлин оттолкнул придавившего было его к ковру Эбула и тут же потянулся за новым поцелуем, словно мучимый жаждой путник – за чашей вина. Но утомившийся за время бдений над бесчувственным телом раба эмир только нежно провел губами по пахнущей целебной мазью и песком шее и провалился в черную бездну сновидений.
Киотец же поспешил выбраться из шатра и застыл на краю ковра, восторженно разглядывая открывшийся ему вид: по черному песку, прочерчивая в нем глубокие борозды, неспешно двигались массивные туши каркаданнов. Меж ними, под хохот и крики наездников, скользили подобные теням аралезы. А вокруг, теряясь в белесой дымке у самого горизонта, парила жаждущая жертв Пустыня.
- С ума сошел? – Ланьлин не успел и головы повернуть, как разгневанный Обул рывком перетащил его на своего каркаданна и крепче прижал обнаженной спиной к жестким пластинам доспеха. – Ты же мог упасть!
С легкой улыбкой превосходства на губах киотец запрокинул назад голову, чтобы увидеть глаза разгневанного его поведением дея, и на миг позволил взгляду потерять стеклянное бездушие…
В полдень, когда янычары, стреножив животных и поставив навесы от палящего солнца, спокойно уснули, эмир неторопливо вышел из своего шатра, поминутно потягиваясь и зевая. К сожалению, сейчас это только мешало, не давая сосредоточиться на призыве к Пустыне, и мужчине приходилось постоянно трясти головой, сбрасывая сонное оцепенение. Ноги увязали в зыбком песке, который уже тонкими струйками набился в открытые чувяки, неприятно налипая на кожу. Через полчаса они начнут немилосердно колоться, а через три – медленно убивать. Гораздо раньше начнет ломить спину и поднятые ладонями к небу руки, а солнечные лучи раскалят кожу и волосы настолько, что придется прибегать к помощи целителей и восстанавливаться вплоть до следующего привала. И так – всю дорогу.
Янычары никогда не расставляли дозорных, пока эмир был с ними, обосновано считая, что госпожа убережет своего подопечного от любых напастей, а заодно и их. Правда, никто из них не догадывался о цене своего спокойного сна.
Пустыня ничего не отдает даром. Произнесенный быстрым шепотом призыв к пескам, острая боль, расходящаяся плотным потоком из центра груди к пальцам, и несколько часов неподвижного стояния в центре лагеря, удерживая над головой искрящийся купол из песка и света. Он способен защитить от джиннов и дэвов, помешать стрелам и мечам, может противостоять силе самого Алраха, но… только пока вызвавший его человек остается недвижим и спокоен.
К сожалению, Эбул слишком давно не путешествовал на дальние расстояния, предпочитая принимать послов у себя во дворце. Руки слишком быстро затекли, отозвавшись колкой болью в кончиках пальцев и неприятной ломотой в плечах. В напряженную спину, казалось, кто-то медленно вворачивал остро заточенный ятаган, а ноги свело от долгого стояния. Хотелось хотя бы сесть, глотнуть вина, опустить ненадолго руки, но принявшиеся кружить в странном танце тени за пределами купола выглядели слишком хищно, чтобы можно было позволить себе расслабиться хоть на секунду.
Простояв всего четыре часа, Эбул понял, что не выдержит. То ли Пустыня сменила милость на гнев из-за потери жертвы, то ли сам эмир потерял навык, но держаться он больше не мог, чувствуя, как тени все сильнее сдавливают стены купола. И когда по его талии, скользнув под халат, прошлись легкими касаниями тонкие пальчики, мужчина испуганно вздрогнул, едва не потеряв концентрацию.
А Ланьлин с холодным взглядом промассировал руки и спину своего господина целебными мазями и поднял руки вверх, сплетая свои пальцы с пальцами эмира, позволяя тому переложить часть своего груза на хрупкие юношеские плечи.
- Спасибо.
Часть 7. Мехдишехр.
Проснувшиеся первыми янычары могли наблюдать весьма странную картину: эмир и раб стояли посреди лагеря на коленях, крепко обнимая друг друга, и… спали. Благодаря своевременной помощи Ланьлина Эбулу удалось удержать щит до тех пор, пока солнце не коснулось своим краем песчаных барханов - в темноте духи неверных не рисковали нападать на караваны, опасаясь стать добычей шайтанов. Но сил дойти до шатра ни у одного из них уже не осталось, потому оба рухнули в горячий песок там, где стояли.
Проснувшийся в числе первых дей первым делом подхватил на руки так и не проснувшегося Ланьлина и только потом отдал приказ своим янычарам перенести эмира в предназначенный ему шатер. А сам, закутав мальчишку в дастархан, всю ночь держал его на руках, украдкой разглядывая и пытаясь понять произошедшее накануне.
С легкой улыбкой превосходства на губах киотец запрокинул назад голову, чтобы увидеть глаза разгневанного его поведением дея, и на миг позволил взгляду потерять стеклянное бездушие. Обул слишком часто смотрел в небо, чтобы не узнать сейчас огненно-туманный вихрь звездопада. Когда расчерчивают искристыми линиями темно-синее полотно неба хосты комет, отражаясь в песках смутными проблесками пламени. И кажется, что сам Алрах решил спуститься на землю, чтобы коснуться рукой застывшего в изумлении и восхищении янычара.
А мальчишка, не отрывая взгляда от лица Обула, стал вдруг похожим на принца. Того самого Эбула, с которым у дея были связаны самые счастливые воспоминания детства и юности. Шальная улыбка, полный затаенного веселья взгляд, кожа белая, словно снег на вершинах гор, тонкие пальцы, как у продажной женщины, и мягкое, податливое тело, жарко отвечающее на каждое прикосновение.
Он так и не осмелился коснуться принадлежащей брату игрушки, с трудом вырвавшись из вязкого тумана собственных желаний. Но и отпустить от себя также не мог, всю дорогу вдыхая аромат жасмина и розового масла, пропитавшего кожу раба насквозь. От каждого движения мальчишки дей замирал и пытался унять покалывание в кончиках пальцев, убедить себя не касаться ладонью длинной шеи. Да, Ланьлин не был его братом, и их сходство казалось иллюзией, игрой света на таких разных лицах, и все же, по прошествии семи лет, Обул предпочел поверить в иллюзию, нежели продолжить добиваться неприступного эмира.
Подчиненные дея украдкой поглядывали на своего начальника. Ежесекундно следя за малейшим его движением. Молодые янычары посмеивались и тихонько распределяли очередь на раба с кукольным лицом. Старшие воины неодобрительно покачивали головами, но молчали. Непреложным законом пути было невмешательство в личные дела друг друга, а если Обул решил завести себе мальчика для согревания постели, то это только его решение. И никого не касались их странные отношения, пока не приносили вреда.
Так прошли пять дней пути. Каждое утро на рассвете эмир заставлял себя подниматься и выходить в центр лагеря, чтобы защитить подданных, и каждое утро к нему присоединялся Ланьлин с пиалой, наполненной целебной мазью и кувшином вина. Что мальчишка делал ночью, Эбул не знал, но все же был благодарен киотцу за помощь. И наслаждался исходящим от него теплом, не смотря на удушающий жар пустыни.
Усталость от дороги брала свое, и как бы ни старался эмир облегчить путь янычарам, к Мехдишехру караван подошел вымотанным и обессиленным. Неизменный пейзаж, невозможность свернуть и позволить взгляду и телу отдохнуть в тенистых оазисах, а также иссушающая жара со сковывающим холодом изматывали воинов сильнее самого жаркого боя. На пятый день даже аралезы неохотно трусили по песку, вывалив из пастей красные языки.
Потому минареты и серебряные купола города люди встретили усталыми улыбками и вздохами мнимого облегчения. В этот день им не придется спать, а значит, уже завтра будет ломить все тело у тех немногих, кто выживет в предстоящей схватке. Но сначала путники двинулись к дворцу бея, чтобы дать животным отдохнуть и подготовиться к схватке.
Блестя медью и сталью в лучах розового восхода, ворота призывно распахнулись перед караваном, выплескиваясь на путников пестротой и гомоном базара. Словно южные птицы своими яркими крыльями, взмахивали торговцы яркими шелками и парчой, дурманили разум свежими еще ароматами фрукты, гомонила детвора, ужами скользящая меж прохожих и норовящая запустить тонкие пальчики в их кошели, и откуда-то со стороны доносился пряный аромат специй. Все здесь: и шум, и краски, и запахи, соединялись в переливчатую мелодию Востока, напоенного древними сказаниями и тайнами. Базар – это место, где можно купить все, чего только душа пожелает. Здесь и тяжелые кольчуги северных мастеров, и легкие копья чернокожих воинов с юга, и поющие ласковыми голосами роскийские гусли, и заговоренные от всех демонов и духов мечи. Стоит шагнуть в бурлящий водоворот, и под резкие крики торговцев закружит неопытного путника вихрь из рук и взглядов темных глаз.
Обул поспешно натянул поводья каркаданна, когда перед зверем словно из-под земли вырос высокий парень в одних шальварах и нагло усмехнулся, глядя в глаза Дею.
- Пошел прочь! – в раздражении замахнулся на оборванца мужчина, придерживая на всякий случай за талию сладко спящего Ланьлина.
Парень только еще шире улыбнулся и внезапно, высоко подпрыгнув, махнул рукой перед глазами каркаданна, от чего зверь взвыл и попытался встать на дыбы. Шафран. Специфический аромат резанул по обонянию мужчины, отчаянно пытавшегося усмирить взбесившееся животное. Кто бы мог подумать, что толстокожие гиганты до безумия боятся запаха самой популярной специи? А незнакомец тем временем все с той же широкой улыбкой скользнул куда-то в подворотни мимо тут же пришедших дею на помощь янычар.
- Обул, какого Иблиса? – недовольный ранней пробудкой эмир еще больше взбесился, увидев Ланьлина в объятиях брата. И то, как мальчишка доверчиво льнул к груди воина, равнодушно оглядывая суету вокруг, и то, как уверенно и собственнически придерживал Обул закутанную в темно-синий шелк фигурку раба, не давая ему соскользнуть на землю – все вызывало в мужчине волну неконтролируемого гнева.
- Эбул, успокойся. Не мог же он круглосуточно сидеть в твоем шатре, - поднимавшиеся с земли вокруг разгневанного эмира струйки песка смыкались над его головой черно-золотым переливчатым клинком, способным убить человека одним ударом. И дей поспешил передать так и не проснувшегося раба его законному владельцу, поминутно прося прощение. Вот только никто не заметил, как вновь неуловимо изменились черты лица Ланьлина, вновь делая его похожим на Обула.
- Никогда больше не смей прикасаться к нему, - рыкнул на брата Эбул и поспешил внести мальчишку под свод шатра, дабы не привлекать к нему излишнего интереса окружающих. О том, что местный градоначальник также может заинтересоваться юным рабом, он подумал слишком поздно.
Адил ибн Асад явно остался неравнодушен к киотцу, которого Эбул после взглядом и намеков бея все же решил взять с собой. Хорошо знакомый с предпочтениями эмира, градоначальник не торопился предлагать деньги за мальчишку, вместо этого умело упоминая о хранившихся в его сокровищнице таинственных вещах в сухое обсуждение боя.
- Джиннов можно победить мечами, выкованными самим Рустамом, один из которых есть у меня, - пустые и безжизненные глаза Ланьлина вновь оглядели закутанного в парчу толстяка и вернулись к равнодушному созерцанию своего господина. Конечно, изначально Эбул приказал мальчишке надеть маску с хламидой, дабы скрыть его от посторонних глаз, но отказать хозяину дома в просьбе показать свое новое приобретение не мог. И, скрипя зубами, наблюдал, как жадно смотрит на киотца бей. Потому речь эмира была излишне резкой, обрывистой, а решения слишком поспешными.
- Мои янычары способны справиться с горсткой джиннов самостоятельно. Также я сам помогу им, призвав силу Пустыни.
- Не лучше ли перестраховаться? И советую оставить мальчика в моем дворце, так он будет в безопасности.
- Ты забываешь, Адил, кто здесь эмир. Ни богатства, ни слуги, ни весь твой город не стоят моих рабов.
- Отказываешь хозяину? – недовольно прищурившись, поинтересовался бей. – Я ведь имею право забрать твоего раба силой, и Пустыня тебе не поможет – даже она не в силах преступить закон.
- Отказывать? Ни в коем случае, - притянул к себе поближе Ланьлина Эбул. – Но как гость я вправе попросить у тебя для боя любого из твоих подданных… Сына, например.
Бей гордо вздернул подбородок, пытаясь не показать страха перед угрозой господина, но все же был вынужден признать свое поражение. Проклятый много лет назад рассерженной за пренебрежение к себе пери, мужчина больше не мог иметь детей, а потому оставлял после себя единственного сына. Слишком вспыльчивый, слишком безрассудный, слишком глупый для будущего градоправителя наследник с головой пускался во все тяжкие, заставляя сердце отца замирать в ужасе. Но каким бы ни был принц Мехдишехра, один раб не стоил его жизни.
Потому на закате за ворота города путники вышли все в том же составе, что и вошли. Только теперь впереди двигались, роя носам песок, аралезы, выискивая признаки джиннов, за ними осторожно и максимально быстро передвигались пешие янычары, оставив большую часть поклажи в городе, и в самом конце на ковре-самолете летел эмир в компании раба. Именно он с высоты и заметил в сгущающихся сумерках зыбкие тени и криком предупредил воинов о приближающейся опасности.
Убить шайтана невозможно. Это знают даже дети. Но посадить в зачарованный кувшин, лишив свободы на долгие годы, под силу достаточно смелому и ловкому магу. К сожалению, темные джинны тоже знали об этом, а потому во всех битвах стремились как можно скорее расправиться с главной угрозой, почти игнорируя воинов. Потому-то, перелетев в центр строя, Эбул и поспешил затеряться среди янычар, надеясь, что амулеты и чары на клинках других отвлекут духов от него. Большой проблемой стал Ланьлин, который не мог или не хотел двигаться быстрее обычного и наверняка не смог бы увернуться от удара джинна при нужде. Таскать мальчишку за собой было еще опаснее. Оставить на поруки одному из воинов – эмир не настолько доверял отряду собственного брата.
- Я присмотрю за ним, - распознал метания господина дей и подошел, чтобы предложить свою помощь.
- Я справлюсь, - рыкнул Эбул. Ему не нравилось происходящее. И дело было даже не в окружавших горстку людей джиннах, а в нем самом. Как будто кто околдовал эмира, заставляя его постоянно цепляться за раба и ревновать киотца ко всему подряд. Сколькими наложниками правитель спокойно делился со своими гостями, скольких продавал назад на невольничий рынок, но именно этого не мог отпустить от себя ни на шаг, мгновенно начиная злиться и пытаться вновь приблизиться к рабу. Хуже всего, что эти изменения заметили и окружающие.
Услышав насмешливые речи из уст молодых янычаров еще на базаре, Эбул сейчас мстительно поставил их вперед, зная наверняка, что парни погибнут в первые же минуты боя. И даже Обул не смог остановить вспылившего из-за мелочи эмира.
- Эбул, ты не сможешь одновременно следить за мальчишкой и управлять пустыней. Позволь мне позаботиться о нем, - убеждал дей брата, понимая безнадежность своих попыток.
- Он останется со мной.
Так, за спором, их и застали налетевшие песчаными тенями шайтаны. И сколь бы сильно ни были заговорены ятаганы воинов, как бы спешно не стали люди выстраиваться в боевой порядок, они уже безнадежно опаздывали, неразумно подставив духам спины. Первыми пали на песок снесенные одним взмахом призрачной руки головы тех янычар, что Эбул наказал за недозволенные речи. Следом хлынула, питая жадно запульсировавшую Пустыню, густая темная кровь.
- О Алрах… - эмир и дей, удерживая все также равнодушного к происходящему раба, рванули в сторону от места боя, надеясь выгадать хотя бы несколько минут времени, необходимые для призыва сил Пустыни. К сожалению, из-за не желавшего двигаться быстрее мальчишки скорость их неизбежно падала, зля уже обоих мужчин и заставляя покрикивать на киотца. – Шевелись!
Крики людей за спиной, хохот шайтанов, поднявшийся внезапно ветер, еще больше мешающий продвижению к цели – они сами допустили главную ошибку, поддавшись своим страстям. Уже оборачиваясь, чтобы встретить смерть лицом к лицу, Эбул знал, что прошедшего вслед за Обулом всю пустыню отряда янычар больше не существует. Знал это и дей, вставая с братом плечом к плечу и силой заталкивая мальчишку себе за спину.
- Тебе это ничего не напоминает? – спросил он у эмира, вскидывая кривой ятаган.
- Напоминает, но, боюсь, в этот раз нам живыми не выбраться! – ветер набирал силу, закручивая вокруг троих оставшихся в живых песок глубокой воронкой, от того приходилось кричать, чтобы собеседник услышал хотя бы часть фразы. Но Обул, кажется, понял и кивнул, устремляя взгляд на влетавших сквозь песчаную стену джиннов.
Как ни странно, духи не торопились нападать на братьев, разглядывая их с явным интересом. Люди же также старались не двигаться, желая пожить еще немного.
- Что вам понадобилось в наших землях? – наконец-то подал голос после долгого молчания один из шайтанов.
- Ваших землях? Этот город принадлежит эмиру, и вам здесь не место! – почувствовав одобряющее прикосновение тонких пальчиков Ланьлина к своей спине, выкрикнул дей.
- И от чего же этот трус не явился сам?
- Я явился, - встретился взглядом с джинном Эбул. В отличие от брата, он не собирался кричать во весь голос, понимая, что духи и без того прекрасно его слышат. – И приказываю вам вернуться в свой мир.
- Вот как? – шайтан задумчиво склонился к мужчине, словно изучая его лицо, а после перенес внимание на затихшего позади мужчин Ланьлина. – Мы уйдем… Если ты отдашь нам своего раба.
- Зачем могучим джиннам обычный мальчишка? – Обул, пораженный предложением шайтана, тут же попытался намекнуть брату, чтобы соглашался, но тот проигнорировал дея. – Он даже говорить не может.
- «Обычный мальчишка»? – расплылся дух в довольном оскале. – похоже, ты и сам не знаешь, кто стоит у тебя за спиной… Что же, тем интереснее будет наблюдать за твоими муками. Идите, но если ты, эмир, решишь спасти свою жизнь, ты вернешься и отдашь нам Насмешника…
Мазнув напоследок когтями по груди Эбула, шайтаны со смехом растворились в медленно опадающей песчаной дымке. На груди правителя расползалось кровавое пятно, а за спинами мужчин недовольно хмурился под маской Ланьлин. Ему казалось, что джинн сказал жертве слишком многое.
Часть8. Храм
Из Мехдишехра братья практически убегали. Захватив с собой немного еды и ограничившись парой ковров-самолетов в качестве транспорта, они покинули город под прикрытием вечерних сумерек, служивших лучшей маскировкой, чем что бы то ни было. Встреча с беем грозила долгими разбирательствами, осуждением, к которому Эбул оказался не готов, потому даже взятые для наблюдения за здоровьем Обула и мальчишки целители не узнали о бегстве своего господина. И так, скользя над гомонящим базаром, эмир и дей в компании молчаливого раба в маске в смятении кусали губы, пытаясь понять причину произошедшего. Наверное, впервые за несколько последних лет они сейчас тихо переговаривались между собой, стараясь, чтобы киотец не услышал ни слова из беседы.
- Ты же понимаешь, что он опасен, - обеспокоено втолковывал брату Обул, украдкой разглядывая словно закаменевшего в одной позе мальчишку. – Знаю, что сам привел его к тебе, но…
- В нем есть тайна, Обул, - эмир расслабленно откинулся на спину и принялся разглядывать мерно поблескивающие в вышине звезды. – Я просто не могу опустить его сейчас.
- Мальчишка погубит нас, и тебя, и меня, если мы от него не избавимся.
- Давай подождем хотя бы до Храма, - посмотрел на дея Эбул. – Обещаю, даже если не получу там ответа на свой вопрос, оставлю Ланьлина на пороге.
- До Храма, - хмуро кивнул Обул, прекрасно понимая, что киотец отправится с ними домой. Его брат был слишком увлечен тайнами и загадками, зачастую теряя из-за них голову. И, что еще хуже, теперь был увлечен и самим рабом, неосознанно пытаясь притянуть мальчишку ближе к себе или хотя бы касаться тонких пальцев.
Дей задумчиво смотрел, как эмир сжимал в тисках объятий свою игрушку, утыкаясь носом ей в макушку, и пытался забыть. Забыть о существовании того, другого, Эбула. Который умел открыто смеяться, все время норовил потрепать младшего брата по волосам, был готов бросить все ради очередной авантюры. Того, кто не был эмиром и не смотрел равнодушно на безжизненное тело отца. Того, на чью взаимность можно было надеяться… Сейчас оставался только великий правитель Пустыни, могущественный эмир, ногами попирающий небо. Холодный и бездушный, как и его госпожа, как и застывший в его руках раб.
Удивительно, но маска на лице Ланьлина не казалась чужеродной, словно мальчишка вновь набросил одну из своих иллюзий, копируя другого человека. Все тот же мертвый взгляд, ни капли эмоций на гладком фарфоре лица, полная неподвижность – киотец казался отключенной заводной игрушкой. Словно и не было в нем никогда жизни, словно не было того звездопада в глазах, вытягивающего душу. И теперь, прокручивая в голове все произошедшее, Обул с ужасом понимал, что это они с братом были игрушками в тонких ручках раба.
Ланьлин шутя превратил двух взрослых мужчин в одержимых им одним фанатиков. Неужели забыл бы дей о джиннах, если бы рядом не было мальчишки? Неужели Эбул стал бы рисковать не только троном, но и судьбой всей Пустыни из-за немого раба? И все же они забыли, рисковали, но позволить себе избавиться от киотца не могли. Слишком сильной оказалась его магия, привязавшая братьев.
А эмир, держа в объятиях свою игрушку, пытался понять, как же так случилось, что он изменился за столь короткий срок? Еще месяц назад он бы, не задумываясь, оставил Ланьлина во дворце, доверив его жизнь целителям, а сам спокойно расправился бы с шайтанами. Но неудачи на поле боя были не столь страшны, как поражение в битве с собственными страстями. Эбул прекрасно осознавал, что в последнее время стал слишком раздражителен, зачастую из-за мелочей, несдержан, рассеян. Он раз за разом нарушал данное когда-то самому себе обещание не проявлять истинных чувств при подданных, но неизменно срывался то на крик, то на гнев. И это заставляло чувствовать собственное бессилие перед сложившимися проблемами.
Эмир действительно стал зависим от своего раба. Он жаждал услышать голос Ланьлина, хотел чувствовать его ответный жар на свои прикосновения, а не вечный холод каменного изваяния. Хотел. Но словно боялся получить желаемое. И потому придумывал новые отговорки, чтобы не допустить окончательного сближения между ним и мальчишкой, чтобы оставить хоть кусочек окружавшей киотца тайны.
Последнее так же беспокоило мужчину: запутавшись в собственных чувствах и желаниях, он забросил попытки разгадать секрет своего раба и покорно плыл по течению. Конечно, такое случалось и раньше, когда очередная игрушка оказывалась слишком привлекательна внешне, чтобы тратить время на догадки и умозаключения. Так было с Амином, и юноша неделю провел в постели господина, не смея сделать шаг за порог спальни. Но раньше мужчина услаждал плоть и с новыми силами брался за штурм тайн и загадок. Теперь же что-то останавливало его, не позволяя преступить грань и стать еще ближе к Ланьлину. Как будто он мог увидеть или почувствовать нечто запретное…
- Он играет с нами, - внезапно уверенно и ясно заговорил Обул, привлекая внимание эмира. И в этот раз он не боялся того, что раб может услышать их беседу. – Притворяется дорогими нам людьми, чтобы заставить верить себе. Вспомни, сначала он был копией Амина, после стал мной, чтобы привязать тебя к себе, даже твой образ набрасывал в попытке околдовать меня, но на меня это почему-то не подействовало, - здесь мужчина покривил душой, потому как желание увидеть тот взгляд еще раз не пропадало ни на мгновение, только усиливаясь. Но брату знать об этом было совсем не обязательно. – Мальчишка просто пытается вызвать у тебя доверие! Что если он совсем не тот, за кого себя выдает?
- Он действительно выдает себя за другого, - с трудом сдерживая мгновенно вспыхнувший гнев, улыбнулся дею Эбул, - но тем важнее нам выяснить его истинное лицо. О том, что Ланьлин скрывает от нас нечто крайне важное, догадаться несложно. Куда сложнее выбить из немого тайну.
- И все же я настаиваю… - Обул попытался вразумить брата, но наткнулся на непробиваемую стену его упорства.
- Ближайший к нам город – Семнан. Там и задержимся до завтра, - оборвал янычара эмир и вновь вернулся к созерцанию Пустыни.
Дей был прав, всего лишь парой слов он сумел расставить все по местам, вернув Эбула с небес на землю. За пару лет, что Амин провел в его дворце, мужчина успел привязаться к беловолосому наложнику, пожалуй, сильнее, чем к кому бы то ни было. Наверное, потому и потянулся неосознанно к Ланьлину, увидев в нем того наивного и забитого нищенской жизнью паренька. Амин был нежен, податлив, мягок, тогда как киотец стремился подавлять, и даже поцелуи с ним превращались в борьбу за право вести.
Обул всегда был рядом, незримо поддерживая и предлагая руку помощи, чтобы Эбул ни делал, как бы ни ошибался. Надежный, прямолинейный, голодными глазами взиравший на своего собственного брата, он вызывал у правителя ни с чем не сравнимую теплоту в сердце. Дею всегда можно было рассказать все вплоть до самых страшных тайн, получив в ответ лишь печальный взгляд и тяжелое прикосновение сухой горячей ладони к пальцам. Увидев знакомую насмешливую улыбку у Ланьлина, Эбул решил, что и этот мальчишка окажется так же предан и честен со своим господином, хотя раб ни жестом, ни взглядом не давал повода для таких выводов.
И все же эмир поддался на уловку раба, неосознанно связав внешность с ролью в своей жизни. За что и заплатил: разумом Амина, жизнями янычар и жителей Мехдишехра, собственной пошатнувшейся властью. И теперь нужно было исправлять свои же ошибки.
- Семиан, - вырвал эмира из мира раздумий голос Обула. – Во дворец бея?
- Да, сегодня мне понадобится широкая постель. – Эбул с улыбкой теснее прижал к себе мальчишку, оглаживая ладонью не скрытую под тканью шею. – И ты проведешь эту ночь со мной.
Старый Ашраф принял путников с радостью, мгновенно отправив слуг готовить для высоких гостей купальни и покои для сна, а сам в это время принялся расспрашивать братьев о цели путешествия.
- К сожалению, в этот раз наших сил не хватило, чтобы справиться с некоторыми проблемами, - неохотно заключил Эбул, неожиданно для самого себя нервничая из-за отсутствия рядом Ланьлина.
- Что же случилось, мой господин, если даже вы не смогли совладать с этим? – с улыбкой склонил голову старый бей, подливая гостям еще вина.
- Джинны напали внезапно, и их было гораздо больше, чем мы рассчитывали, - солгал Обул, заслужив благодарный взгляд от брата.
- Какая жалость, - Ашраф покачал головой, задумавшись на секунду, и продолжил. – Не подумай, мой господин, что я сошел с ума, но мне кажется… Мне кажется, ты потерял себя в своих загадках. Как давно ты чувствовал что-либо, не связанное с ними?
- Эмир не должен руководствоваться чувствами, принимая решения. Каждое его слово должно быть подобно удару остро заточенной сабли, - процитировал Эбул.
- Твой отец был мудрым человеком. Но ты – не он, мой господин. И твои решения все чаще основаны на пустых эмоциях, нежели трезвом расчете.
- Ты смеешь сомневаться в моей власти? – дей едва успел удержать брата, рванувшегося вперед для атаки на бея.
- Нисколько, о лучезарный. Я лишь высказываю свои мысли о твоей жизни, повелитель.
- Держи их при себе, - рыкнул эмир, поспешно удаляясь в свои покои вопреки всем законам вежливости.
- Эбул, - окликнул Ашраф мужчину уже у самых дверей, - твоя сила заключена в разуме. Лишь он может бороться с иллюзиями и ошибками. Но верным путем ведет нас лишь сердце.
Ворвавшись в свои покои, эмир поспешил прогнать всех слуг и опуститься на постель рядом с успевшим задремать Ланьлинем. Мальчишка успел снять иллюзию облика дея и становиться кем-то другим уже не стал, что несказанно порадовало мужчину. Так, равнодушным и безвольным, раб становился гораздо понятнее, чем играя очередную роль…
- Кто же ты такой? – легко коснулся ладонью щеки киотца Эбул. – Что ты скрываешь от меня?
Пальцы заскользили вдоль длинной белой шеи, под тонкую ткань халата, вырисовывая на коже кружевную вязь из слов и воспоминаний. Рассыпавшиеся золотой сетью по подушкам волосы – Амин. Тонкий и гибкий, словно виноградная лоза. С улыбкой приникающий к губам своего господина в жарком поцелуе. Приоткрытые тонкие губы – Обул. Воплощение силы и мощи государства, верный, словно клинок. Жадно берущий то, что пожелает сам, подавляя одним своим дыханием власть господина Пустыни. Матово-белая кожа – Ланьлин. Загадочный, опасный, словно затаившийся в песке скорпион. Влекущий и манящий каждую секунду своего существования.
- Кто же ты? – выдохнул эмир, согревая дыханием губы мальчишки, и тут же приник к ним поцелуем. И вновь та самая вязка сладость, обволакивающая язык и небо подобно густому меду. Она казалась великолепнее вина из запасов эмирского дворца, слаще шербета, желаннее воды с жаркой пустыне. Эбул целовал своего раба, лаская кончиками пальцев теплую со сна кожу, и с непривычным для себя восторгом понимал, что Ланьлин отвечает. Едва-едва, словно пытаясь бороться с самим собой, но постепенно распаляясь и вырываясь из оков холодности.
Не Амин, не Обул – киотец, в чьих венах текла кровь воинов и магов, философов и целителей, чьими прародителями были сами драконы. Он послушно откликался на каждое прикосновения, до белых костяшек вцепившись пальцами в простыни, и пытался не стонать, задерживая в груди дыхание до горящих адским пламенем легких.
- Ланьлин, - эмир навис над мальчишкой, дожидаясь, пока тот взглянет ему в глаза, - я прошу тебя… Хотя бы сейчас сними свою маску.
Когда карие глаза изменились, обретая человеческое тепло и мягкость, мужчина уже не видел – раб рывком поднялся на локтях, целуя своего господина. Так, словно это был последний раз. Он кусался, царапал ногтями ткань халата на спине Эбула, пытался теснее прижаться к нему и… постепенно угасал, вновь падая в темноту своего холода.
Скорее почувствовав, чем осознав изменение в поведении мальчишки, эмир сам прижался губами к его шее, оставляя свою метку. Прерывистой цепочкой алых отметок прошелся по груди и вновь вернулся к сладким губам, неспешно развязывая пояс халата раба. Сейчас он не хотел править – только как можно дольше быть с тем, на миг показавшимся, Ланьлинем.
Киотец в который раз не сумел сдержать рваного стона, когда Эбул слегка прикусил его сосок, скользя рукой по животу к паху. Всхлипнул, отворачивая от своего господина лицо, когда тот обхватил пальцами его плоть. Испуганно распахнул глаза, почувствовав слезы на щеках, когда эмир коснулся пальцами его входа. Слово почти сорвалось с губ, но увязло в обилии новых ощущений, затопивших сознание.
Боль, пробивающаяся сквозь привычку подчиняться, заставляющая тело судорожно подаваться назад в попытке избежать проникновения. Тепло и тяжесть прижимающегося мужского тела, заставляющая сильнее гореть кожу и усиливающего жар внизу живота. Нежный поцелуй, изредка вытягивающий едва ли не силой сознание из небытия.
Войдя почти полностью в узкое тело мальчишки, эмир напряженно замер, позволяя ему привыкнуть, и совсем не ожидал, что Ланьлин вдруг требовательно вскинет бедра вверх, насаживаясь уже до конца и болезненно всхлипывая. Он словно цеплялся за что-то неуловимое, требуя с каждым разом больше боли, больше власти, больше наслаждения. Выгибался на шелковых простынях, впиваясь ногтями в плечи Эбула, стонал и хрипел, двигаясь все резче и быстрее, до крови закусывал губы в попытке хоть так усилить ощущения.
И мужчина поддавался этим требованиям, вколачиваясь в тело раба без капли нежности и ласки, изливая на него накопившиеся за все это время страх, злость, ревность, ненависть. Как будто пытался отомстить и одновременно с этим сделать своим окончательно. Он жадно глотал тяжелый и холодный ночной воздух ртом, вцеплялся пальцами в бедра мальчишки, оставляя на них следы своих прикосновений, впивался зубами в нежную кожу, пытаясь еще раз отметить, еще раз доказать, что Ланьлин – собственность господина Пустыни…
За нарастающим водоворотом своих ощущений ни один не заметил, как встревожено взвыли за стенами дворца пески, пытаясь пробиться к своему подопечному. И конечно, ни один из них не знал, что властвующие над пространством и временем джинны радостно вскликнули, благодаря небо за нежданный подарок. И конечно, не могли видеть, как встревожено взглянул в окно на мечущуюся в панике стихию старый бей.
Потому что в следующий миг Ланьлин с неожиданно чистым криком выгнулся под эмиром крутой дугой. Орошая свои живот и грудь белесыми каплями семени. Потому что следом за ним, до хруста костей сжимая в руках хрупкое тело, окунулся в бездну наслаждения Эбул. А Пустыня до самого утра недовольно шуршала песками под стенами дворца, превращая черно-золотые барханы в медлительные и от того жуткие волны.
- Благодарю за гостеприимство, - поклонился на заре Аршафу эмир и, легко подхватив на руки обессилевшего после ночи мальчишку, ступил на ковер.
- Куда вы теперь? – обеспокоено поинтересовался у него бей.
- В Храм Пустыни… - подошедший чуть позже спутников Обул не был готов к тому, что брат перебьет его, уверенно заключив:
- Домой. Я сам найду все разгадки.
Просто Эбул слишком хорошо помнил искрящуюся мириадами звезд бездну в глазах раба и его чистый крик, похожий на перезвон клинков на рассвете.