Как вы могли? Ведь это одуванчик! (с)
От соавтораТерри, знакомься, это - драббл.
Драббл, знакомься, это - Терри.
Прошу любить и не жаловаться друг на друга.
Прокопянчик варит кофе, неумело, неуклюже, в небольшой турке со странными недоузорами, и напевает себе под нос что-то печально-ностальгическое. У Прокопянчика голос хриплый, бесполый и странный вообще, Прокопянчик свой голос не любит и отчаянно коверкает, пытаясь сделать его похожим на женский, но вместо желаемого получает какой-то противный писк.
Террик пытается читать лекции, честно пытается, и даже понимает некоторые слова, написанные неразборчивым почерком ее незадачливого соавтора, но запах кофе затуманивает разум, и она уже чувствует на языке этот незабываемый вкус, эту сладкую горечь.
Кофе сбегает на плиту - она слышит, и сердце замирает, и хочется сорваться с места - ну кофе же. С трудом сдерживается, сидит, замерев натянутой струной, вслушивается в чертыхания Прокопяна, громкие, злобные. Слушает - и усмехается. Терри знает, откуда у него руки растут.
Прокопянчик тоже это знает, но отрицает с невероятным упорством и честным взглядом в глаза, таким, что Терри готова ему поверить. Можно даже притвориться, потому что с кофе-то все в порядке, и со вкусом, и с запахом, и вообще - соавтор же...
Но нельзя.
Прокопянчик расслабится, разомлеет-раздобреет, и тексты его наполнятся философской водянистостью и размытостью. Нет, соавтор Террику нужен злым и обиженным, угрожающим покусаться, потому что иначе - никак.
-Руки у тебя из задницы растут, - буркает, хватает чашку, и уходит из кухни, а Прокопян смотрит ей вслед раздраженно и улыбается странно, сам не понимая причин своего непонятного чувства, на умиление похожего подозрительно.
-Женщина... - выдыхает.
Плюхается на стул, придвигает поближе чашку свою, бухает два кубика сахара и мешает долго, постукивая ложкой о керамические края, громко, назло, раздражающе.
-Пусть Террик услышит, пусть Террик придет, и Террик меня непременно убьет, ведь так не бывает на свете....
-Ты специально?!
-Аха.
Прокопянчик, наверное, мазохист. Или извращенец. Или идиот полный и закоренелый. Прокопянчику нравится слушать холодный, равнодушный голос Террика, отчитывающей его, ругающей, рассказывающей обо всех его недостатках в малейших подробностях.
Потому что голос у Терри чарующий, настоящий, ну женский же совсем, приятный, похожий на шелк и морозное утро, и зимний узор на стекле, на кристаллики снега под ногами и белизну инея на ветвях.
Его невозможно не любить. А слова... да кто их слушать-то будет?
Жили были Мцыри, и одна мцыря сбежала... От меня
Террик матерится. Не в принципе, хотя это неизбежно, а в данный конкретный момент. Потому что яичница прочно пригорела к днищу сковороды, нож и лопатка, с помощью которых кое-то пытался переложить блюдо на тарелку, в сломанном состоянии прячутся в мусорном ведре, и с порога кухни Прокопян с ужасом взирает на последствия маленькой, но крайне не победоносной войны.
Террик судорожно косплеит няшку и сообщает соавтору, что все хорошо. Просто замечательно. Потому что Прокопян - ребенок с хрупкой психикой, которую не стоит травмировать лишний раз.
А еще соавтор пишет так, что Террик изредка осознает себя графоманистым ничтожеством и порывается кусать локти, уши и прочие недоступные самой себе части тела. Но потом успокаивается и выискивает незначительные огрехи в работе Прокопяна с целью довести текст до совершенства. Потому что надо. Потому что гробить такой талант набившим оскомину "и так сойдет" - глупо и бездарно. Ну, и еще это повод лишний раз вынести ребенку мозг и получить свою долю хорошего настроения.
И пусть в процессе Прокопян будет делать вид, что ему все равно, пусть продолжит отмахиваться ото всех замечаний с небрежным видом, но потом, гневно сопя в клавиатуру, он исправит свои ошибки. Правда, для комплекта наделает новых, но для чего тут соавтор? И Террик вновь примется выискивать недостатки, превращая каждую мелочь в трагедию мирового масштаба и капая любимому ребенку на мозги.
Прокопян может делать равнодушный вид, Прокопян может периодически бегать по дому с криком "ААА!! пропало вдохновение!", Прокопян может даже изредка пытаться нападать на Террика с ответными нападками. Но все равно останется ребенком. Наивным до безобразия, несмышленым, словно слепой котенок, по-детски ведущимся на внешнюю атрибутику. А Террик будет иронично вздыхать, закатывать глаза к потолку и гнуть свою линию. Просто потому что злой соавтор - это, так сказать, ня.
А яичницу они скормят кому-нибудь не слишком важному в их жизнях
Чую, скоро будет оридж...
От соавтораНочь. Стрелки часов замерли на двенадцати, все три. Прокопян не может уснуть и смотрит на них исподлобья, словно эти три черных полоски пластика - виновницы всех его бед.
Он садится на постели, смотрит на лежащего рядом Террика - нежно, улыбаясь той редкой улыбкой, от которой мурашки по коже. Которая исчезает, стоит только Прокопяну вновь бросить взгляд на часы.
Они давно не идут - Прокопянчик все забывает купить батарейки. Он вообще вечно все забывает: проверить почту, помыть посуду, приготовить ужин, сходить в магазин. Он называет себя склерозником, а Терри говорит, что у него девичья память. Оба по-своему правы.
Прокопян встает с кровати, ступает тихо босыми ступнями по холодному полу - вперед, на кухню. В свое маленькое убежище, где ему иногда удается побыть одному.
Он включает свет, ищет в ящиках пакетик с кофе - арабика, с ароматом ликера - варит его, внимательно следя за тем, чтобы ни капли не пролилось на плиту: Прокопян не хочет драить ее всю. Он закуривает свои крепкие сигареты, заперев дверь на кухню, чтобы запах дыма не разбудил его соавтора, открывает форточку, прикрывает глаза - на секунду. А открывает только тогда, когда кофе, шипя, переливается через край турки, и даже чертыхнуться от души нельзя - Терри спит.
Терри спит, ее нельзя будить, ей завтра рано вставать и работать-работать-работать. Прокопян сидит у нее на шее, свесив ножки - удобно устроился! - и чувствует себя виноватым за это. Он живет за ее счет, потому что - студент, потому что - лень искать работу, потому что она сама говорит, повторяет день за днем, что совсем не против. В конце концов, его стипендия уходит в семейный бюджет.
А еще он неплохо готовит. Уж точно лучше этого ходячего недоразумения, после которого на кухне остается погром и запах чего-то горелого. А посуду мыть приходиться почему-то именно Прокопяну, благо с плиты всю грязь стирают многочисленные кавалеры его соавтора, с которыми у нее исключительно платонические отношения. Попробовала бы она изменить своему соавтору!
Соавтор сидит на кухне и пьет кофе с ароматом ликера, и мечтает попробовать этот самый ликер, и сожалеет о том, что не может этого сделать. Глаза закрываются, Прокопян зевает, он засыпает над чашкой, заснул уже почти...
Терри приходит внезапно. Громыхает кружками, шумит водой из крана, и ругает его за то, что он опять заснул на кухне в неудобной позе. Она грозится, что больше не будет делать ему массаж, а он смотрит на нее сонно и нежно, улыбаясь этой своей неизменной улыбочкой, за которую она может ему все простить и даже массаж сделать, хотя так хочется претворить угрозу в реальность.
Но не выходит, и изящные руки уже ложатся на плечи готового ко всему соавтора, и пальцы напрягаются, сжимая податливые мышцы...
-О, черт!
Прокопян непонимающе следит за бегающей по всей квартире Терри, ругающейся, матерящейся почти что сквозь зубы, не веря, вслушивается в воцарившуюся после хлопка входной двери тишину.
Она... ушла?
Он выпрямляется, морщась от боли в спине, скользит взглядом по обоям в цветочек - а какие еще могут быть обои в кухне? - и, наконец, понимает. Самая короткая стрелка часов замерла близ цифры "8", и Прокопян мысленно проклинает всех существующих богов времени. Он обещает себе, что вытащит батарейки и из этих часов.
Лишь бы Терри была с ним утром подольше...
Покой нам только снится... От меняТри часа ночи. Прокопян спит. Он вообще любит спать и сильно ворчит, когда Терри будит его по утрам особо садисткими методами вроде вылитой на голову кружки воды или пакета со льдом под рубашкой. А сейчас Прокопян спит.
Терри спит полтора часа в сутки: по пятнадцать минут каждые четыре часа, потому может себе позволить сидеть в три часа ночи у открытого настежь окна, свесив ноги наружу, и угрюмо сожалеть о том, что не курит. А как бы пафосно она смотрелась ночью с сигаретой в руке! Совсем в духе любимого соавтора.
Прокопян... Он беспокоит Терри. Настолько, что она иногда даже хмурит брови и перестает улыбаться.
Соавтору так хочется казаться взрослее. Быть студентом, а не школьником, говорить "лекции" вместо "конспект". И это нормально. Как нормальна склонность Прокопяна к суггестии, подверженность влиянию извне. Через это приходится пройти всем в подростковом возрасте.
Что беспокоит Терри, так это жажда соавтора серьезно относиться к жизни. Писать длинные, полные псевдо-философской воды, тексты, хмуро взирать на окружающий мир... И не понимать, что смысл-то совершенно не в этом. А за слишком серьезными для Прокопяна высказываниями редко скрывается что либо кроме навязанных кем-то другим идей.
Терри беспокоит то, что соавтор не прочитает "Мастера и Маргариту", отмахнувшись от него с презрительным "не люблю классику". Не проникнется тонким юмором Горина с его "Улыбайтесь, господа: все глупости в мире совершаются с серьёзным лицом!" Потому что будет слишком поглощен очередным мусором, который умный рекламщик обозвал произведением для избранных.
Но на самом деле Терри беспокоит не это. А то, что Прокопян прочтет, погрузится, повзрослеет уже без нее. Когда она опять сорвется с места и убежит в даль за новой целью. Потому что сидеть на месте - скучно. Потому что просто ждать - страшно.
Четыре часа. Надо спуститься с подоконника и пойти спать. Еще пятнадцать минут покоя...
от соавтораПрокопян валяется на кровати и радуется каникулам. Зима, предвкушение праздника, снежинки, кружащиеся на ветру - красиво. А еще холодно, скучно и бесцветно.
Прокопян любит зиму - иногда. За морозные узоры, за скрипящий снег под ногами, за холодное, тусклое небо и за предвкушение праздника. А вот за холод он ее терпеть не может. Потому что все из-за него - скука, тусклость-бесцветность отсутствие всякого желания высунуться наружу.
Прокопян любит каникулы - иногда. Отдых, возможность бесцельной тенью шарахаться по дому, жалуясь на скуку и одиночество, которых нет. Сон до обеда, крепкий, спокойный, теплый, долгожданный. И даже Терри не будит рано - у нее тоже каникулы.
Терри Прокопян тоже любит периодически. Иногда он хочет любить ее беспощадно во все дыры, читать ей чужие стихи и свою прозу и рисовать каляки на запотевшем стекле, и выводить пальцем слова, ничего не значащие, никому не нужные. Иногда он хочет ее убить, придумывает изощренные способы, глядя на нее. Можно ее придушить, можно ее пристрелить, можно ее утопить...
На самом деле - нельзя.
Террик сволочь, конечно, та еще, мозгоклюй особой породы, с клювом до невозможности острым, с ударами резкими, расчетливыми, спокойными - такие самые ужасные. Они задевают намного сильнее прочих, особенно если клюющий знает тебя хорошо.
Террик знает Прокопяна очень хорошо, даже слишком, и иногда ему хочется стереть себя из ее памяти, из ее жизни. Исчезнуть, раствориться в реальности, и самому забыть о ней, раз и навсегда. Но этим желаниям не суждено сбыться - пока.
Он пытался, он пробовал, он ругался-кричал-вопил, топал ногами, бесился, плакал в подушку, кусая губы, лишь бы не всхлипывать, лишь бы она не услышала. Он ведь ребенок на самом деле, правда. Пусть большой, немного странный, отличающийся в чем-то от остальных детей - все дети разные, в конце-то концов - но ребенок. Он не хочет вырастать, он цепляется за свое детство отчаянно, крепко, а Терри отрывает его от желаемого, отцепляет пальцем за пальцем, не слушая, стараясь не слушать.
Интересно, она правда думает, что помогает? Резкими словами-всполохами, мозгоклюйством своим бесящим до невозможности, попытками доказать Прокопяну, что его привлекает что-то внешнее, визуальное, разрекламированное?
Прокопян не знает. Прокопян не хочет знать ответа на этот вопрос, он не слушает, не читает, не смотрит, не внимает словам Терри. Он закутался в кокон собственных иллюзий, он вцепился в свое ребячество руками и ногами, он не хочет взрослеть, он хочет просто - казаться. Для других, для тех, с кем не общаться хочется, а крутить перед ними своей взрослостью, чтобы считались с мнением. Детей редко слушают.
Для близких людей он навсегда останется ребенком, это - его желание. Он будет любить все внешнее, он будет ненавидеть классику, он будет считать "преступление и наказание" - нудным, а Булгакова - психом. Просто потому, что он хочет так считать.
Прокопян - он дурак эмоциональный, ребенок, который фальшиво играет роль взрослого. Он улыбается едва заметно, он ревет в подушку по пустякам, он ругается, когда понимает, что не прав.
Он любит своего соавтора так, что мечтает порой вмазать ему хорошенько, со всей дури.
Он любит каникулы так, что в середине этой сладкой недели жаждет ее завершения.
Он любит зиму так, что в декабре-январе материться сквозь зубы и просит бога, в которого не верит, поселить его в следующей жизни где-нибудь на экваторе, чтобы тепло и сухо.
Но когда его мечты сбываются, он обзывает себя идиотом, потому что мечты у него... да вы и сами понимаете, какие они.
Детские.
А вдоль дороги - мертвые с косами стоять... От меняИногда Терри имеет свойство подвиснуть на каком-нибудь слове и повторять его к месту и не к месту, заражая им окружающих. Но почему-то больше всего перехватывает Прокопян. Правда, у соавтора это подвисание проходит довольно быстро, оставаясь лишь воспоминанием.
И, глядя на соавтора, упоенно читающего очередной отвратительно оформленный томик супер-пупер писателя, имя которого забудет уже в следующем году, Терри невольно закатывает глаза к потолку. Чтобы не признаваться, что завидует. Максимализму, упертости, легкомысленности, жизни в придуманном мире. Она яро и искренне завидует тому, что у соавтора впереди слишком много. Тому, что у Прокопяна никогда не будет ее жизни.
Дело даже не в накопленном опыте. Не в количестве совершенных безумств. Дело в том, что Прокопян никогда не станет таким как Терри. И это - его огромное преимущество. У соавтора никогда не будет одного-единственного друга, ради которого в любом случае бросишь все и рванешь на помощь. Не потому что это самый родной человек, а потому что не хочешь потерять еще и его. Соавтор никогда не научится втаптывать других в грязь парой слов. Не потому что глуп и необразован, а потому что у него нет нужды защищаться правдой. И Прокопян никогда не будет стоять, задыхаясь от восторга, утопая по колено в снегу в июле месяце, на вершине горы. В одиночестве. Не потому что не сможет дойти до вершины. Просто с ним всегда будет тот, кто останется рядом до конца.
Терри умеет до безумия много: карабкаться по скалам, стоять на руках, ходить на шпильках, взмахом кисти превращаться в почти что красавицу... Единственное, чего она не умеет - объяснять соавтору его преимущества перед этим миром. А сам Прокопян никогда их не увидит, защиклившись на своих комплексах.
И даже сейчас он громко матерится и ноет, в очередной раз подвернув ногу. Терри не сумеет научить соавтора ценить себя и правду, которую говорят прямо. Зато она может научить соавтора ходить на шпильках.
от соавтораПрокопян сидит перед компом который час, портя свое и без того далеко не идеальное зрение. Он читает чьи-то ориджи, чьи-то драбблы, смеется над глупыми шутками, и улыбается смешным. Он заходит на любимые дневники, смотрит новые арты и фанарты, любуется, ловя новые идеи, и тут же запуская их в небо бумажными голубями.
Прокопян когда-то учился делать оригами. Не получалось, да и наскучило ему это быстро, как всегда. Как наскучило когда-то учиться рисовать, писать стихи, как исчезло желание петь или быть актером, или еще черт знает кем. Прокопян нетерпелив, он жаждет всего и сразу, он не умеет отделять мечту всей жизни от мелких желаний. Настоящие мечты сами находят его, цепляются, держатся, и он не в силах оторвать их от себя. Но все равно пытается, дурак.
Прокопян всегда хотел понимать людей, хотя бы тех, что близки ему - но не мог. Он вглядывался в черты их лица, изучал мимику, взгляды, жесты - и не понимал ничего. Чужие мысли и чувства всегда были для него недостижимы, как и причины, по которым эти люди, от которых он отдалялся вполне осознанно, цеплялись-хватались за него, останавливая.
"Зачем я им сдался?" - спрашивал он себя снова и снова, и не находил ответа.
Иногда он жалел о тех людях, что он оставил, о том, что они стали для него просто приятелями, перестав быть друзьями. Он смотрел на них издалека, вздыхал, но - неизменно - отворачивался, находил других, тех, кто считал его другом, кого считал другом он. А, возможно, они действительно были друзьями.
Иногда Прокопян расставался с ними тяжело, влюбившись в чужие взгляды на жизнь, в чужие остроумные фразы и улыбки, в чужую жизнь, частью которой он попытался стать, но не смог. Иногда он сам уходил, с гордо поднятой головой, чувствуя взгляд в спину, боясь обернуться, боясь остаться.
Дурак.
Он всегда думал, что другого такого - нет. Нет еще большого придурка, у которого тараканов в голове куча, и все - разных видов. Ему нравилось считать себя самым-самым, хотя бы просто самым сумасшедшим из своего окружения.
Жаль, что его иллюзиям было суждено исчезнуть.
Она ворвалась в его жизнь внезапно, как первый снег. Ее никто не ждал, а она пришла - она всегда так делает, до сих пор. Она сказала, что ей нравится, как он пишет, и он поверил сразу же - в приятное всегда легко поверить. Он вцепился в нее руками и ногами, в ту, кого ошибочно посчитал похожей на себя, пусть немного, но все же.
Ее звали Терри. Ее до сих пор так зовут. Он зовет. Он произносит это имя с улыбкой, сладко урча и жмурясь от удовольствия, он рассказывает ей о своей жизни, думая, что ей, наверное, неинтересно. Он ее любит даже, наверное. И боится - её же.
Она слишком много знает о нем, слишком хорошо его понимает. Она знает о Прокопяне то, чего он сам не знает о себе. И это пугает, невероятно, сильно, до мурашек по коже и сердцебиения оглушительного просто же.
"Зачем я ей сдался?" - спрашивает Прокопян себя, не понимая. - "Зачем я ей нужен, ребенок с тараканами вместо мозгов, дурак настоящий, абсолютный, со всеми своими псевдофилософскими идеями и словами не нужными никому? Никому, кроме нее".
Он не понимает, он злится, боится, не знает, что делать.
Он смотрит на нее с благоговением и восхищением, он гордится ею, он делает ей комплименты, и не читает ее ориджи. Он не хочет, его не тянет, он сам не знает почему, и порой ему кажется, что он просто боится снова ее не понять. Опять.
Он с опаской заходит на ее дневник, пролистывает страницу снизу вверх, замирая на поздравлении с днем рождения для него, Прокопяна, соавтора, единственного и неповторимого. Любимого соавтора - так хочется думать, так хочется верить.
Он открывает один из текстов - для него тоже, да, он читает, вчитывается, не глядя между строк - у Терри это не нужно, в этих текстах она притворяется открытой книгой, позволяет сунуть нос куда не следует, чтобы захлопнуться, когда ты попытаешься заглянуть глубже. Он не заглядывает. Он не привык смотреть вглубь, он не привык понимать. Ему нравится быть обманутым, очарованным иллюзией простой красоты и прямолинейности. Он верит в то, что считает обманом, он обманывает себя - сам.
Дурак.
Он читает у Терри и о Терри, он хочет закрыть страницу, забыть, вытрясти из головы эти знания. Но не может. Текст зацепил, взгляд невозможно оторвать от строчек, и он читает, читает, читает... понимая.
Ему страшно, он хочет узнать еще больше, но боится натолкнуться на невидимую преграду, попасть в несуществующую ловушку. Ему сложно побороть этот страх, он кусает отчаянно губы, но упрямо идет вперед, желая узнать - а правда ли...?
Хлопает входная дверь, Прокопян закрывает Оперу, и идет встречать соавтора.
Соавтор красивый и умный, соавтор студент и трудяжка, соавтор - недостижимый идеал, у которого есть чему поучиться. Но не Прокопяну. Прокопян хочется научиться всему сам, он мечтает о собственном жизненном опыте, не понимая, наверное, что его надо перенимать у других.
Он молчит о том, чего не понимает, но Террик и так все знает, не правда ли?
Прокопян улыбается своим мыслям, подходит к Террику, уже повесившему шубку в шкаф, и обнимает ее, крепко-крепко, забывая о том, что может причинить боль и бурчит что-то неслышно, непонятно.
-Что? - переспрашивает Терри, не пытаясь оторвать от себя странного сегодня соавтора.
-Дурак, - отвечает Прокопян, и сжимает ее еще крепче в своих объятия. - Придурок. Ничего не понимаешь, а уже... Люблю я тебя. Дурак.
Терри улыбается - он не видит, но знает. Она любит его - по своему. Он хочет, чтобы она была рядом всегда, и терпела всю ту чушь, что он пишет ей, для нее, о ней и вообще...
Несбыточная мечта.
Или нет?
Он никогда не умел понимать людей. И себя - в том числе.
Драббл, знакомься, это - Терри.
Прошу любить и не жаловаться друг на друга.
Прокопянчик варит кофе, неумело, неуклюже, в небольшой турке со странными недоузорами, и напевает себе под нос что-то печально-ностальгическое. У Прокопянчика голос хриплый, бесполый и странный вообще, Прокопянчик свой голос не любит и отчаянно коверкает, пытаясь сделать его похожим на женский, но вместо желаемого получает какой-то противный писк.
Террик пытается читать лекции, честно пытается, и даже понимает некоторые слова, написанные неразборчивым почерком ее незадачливого соавтора, но запах кофе затуманивает разум, и она уже чувствует на языке этот незабываемый вкус, эту сладкую горечь.
Кофе сбегает на плиту - она слышит, и сердце замирает, и хочется сорваться с места - ну кофе же. С трудом сдерживается, сидит, замерев натянутой струной, вслушивается в чертыхания Прокопяна, громкие, злобные. Слушает - и усмехается. Терри знает, откуда у него руки растут.
Прокопянчик тоже это знает, но отрицает с невероятным упорством и честным взглядом в глаза, таким, что Терри готова ему поверить. Можно даже притвориться, потому что с кофе-то все в порядке, и со вкусом, и с запахом, и вообще - соавтор же...
Но нельзя.
Прокопянчик расслабится, разомлеет-раздобреет, и тексты его наполнятся философской водянистостью и размытостью. Нет, соавтор Террику нужен злым и обиженным, угрожающим покусаться, потому что иначе - никак.
-Руки у тебя из задницы растут, - буркает, хватает чашку, и уходит из кухни, а Прокопян смотрит ей вслед раздраженно и улыбается странно, сам не понимая причин своего непонятного чувства, на умиление похожего подозрительно.
-Женщина... - выдыхает.
Плюхается на стул, придвигает поближе чашку свою, бухает два кубика сахара и мешает долго, постукивая ложкой о керамические края, громко, назло, раздражающе.
-Пусть Террик услышит, пусть Террик придет, и Террик меня непременно убьет, ведь так не бывает на свете....
-Ты специально?!
-Аха.
Прокопянчик, наверное, мазохист. Или извращенец. Или идиот полный и закоренелый. Прокопянчику нравится слушать холодный, равнодушный голос Террика, отчитывающей его, ругающей, рассказывающей обо всех его недостатках в малейших подробностях.
Потому что голос у Терри чарующий, настоящий, ну женский же совсем, приятный, похожий на шелк и морозное утро, и зимний узор на стекле, на кристаллики снега под ногами и белизну инея на ветвях.
Его невозможно не любить. А слова... да кто их слушать-то будет?
Жили были Мцыри, и одна мцыря сбежала... От меня
Террик матерится. Не в принципе, хотя это неизбежно, а в данный конкретный момент. Потому что яичница прочно пригорела к днищу сковороды, нож и лопатка, с помощью которых кое-то пытался переложить блюдо на тарелку, в сломанном состоянии прячутся в мусорном ведре, и с порога кухни Прокопян с ужасом взирает на последствия маленькой, но крайне не победоносной войны.
Террик судорожно косплеит няшку и сообщает соавтору, что все хорошо. Просто замечательно. Потому что Прокопян - ребенок с хрупкой психикой, которую не стоит травмировать лишний раз.
А еще соавтор пишет так, что Террик изредка осознает себя графоманистым ничтожеством и порывается кусать локти, уши и прочие недоступные самой себе части тела. Но потом успокаивается и выискивает незначительные огрехи в работе Прокопяна с целью довести текст до совершенства. Потому что надо. Потому что гробить такой талант набившим оскомину "и так сойдет" - глупо и бездарно. Ну, и еще это повод лишний раз вынести ребенку мозг и получить свою долю хорошего настроения.
И пусть в процессе Прокопян будет делать вид, что ему все равно, пусть продолжит отмахиваться ото всех замечаний с небрежным видом, но потом, гневно сопя в клавиатуру, он исправит свои ошибки. Правда, для комплекта наделает новых, но для чего тут соавтор? И Террик вновь примется выискивать недостатки, превращая каждую мелочь в трагедию мирового масштаба и капая любимому ребенку на мозги.
Прокопян может делать равнодушный вид, Прокопян может периодически бегать по дому с криком "ААА!! пропало вдохновение!", Прокопян может даже изредка пытаться нападать на Террика с ответными нападками. Но все равно останется ребенком. Наивным до безобразия, несмышленым, словно слепой котенок, по-детски ведущимся на внешнюю атрибутику. А Террик будет иронично вздыхать, закатывать глаза к потолку и гнуть свою линию. Просто потому что злой соавтор - это, так сказать, ня.
А яичницу они скормят кому-нибудь не слишком важному в их жизнях
Чую, скоро будет оридж...
От соавтораНочь. Стрелки часов замерли на двенадцати, все три. Прокопян не может уснуть и смотрит на них исподлобья, словно эти три черных полоски пластика - виновницы всех его бед.
Он садится на постели, смотрит на лежащего рядом Террика - нежно, улыбаясь той редкой улыбкой, от которой мурашки по коже. Которая исчезает, стоит только Прокопяну вновь бросить взгляд на часы.
Они давно не идут - Прокопянчик все забывает купить батарейки. Он вообще вечно все забывает: проверить почту, помыть посуду, приготовить ужин, сходить в магазин. Он называет себя склерозником, а Терри говорит, что у него девичья память. Оба по-своему правы.
Прокопян встает с кровати, ступает тихо босыми ступнями по холодному полу - вперед, на кухню. В свое маленькое убежище, где ему иногда удается побыть одному.
Он включает свет, ищет в ящиках пакетик с кофе - арабика, с ароматом ликера - варит его, внимательно следя за тем, чтобы ни капли не пролилось на плиту: Прокопян не хочет драить ее всю. Он закуривает свои крепкие сигареты, заперев дверь на кухню, чтобы запах дыма не разбудил его соавтора, открывает форточку, прикрывает глаза - на секунду. А открывает только тогда, когда кофе, шипя, переливается через край турки, и даже чертыхнуться от души нельзя - Терри спит.
Терри спит, ее нельзя будить, ей завтра рано вставать и работать-работать-работать. Прокопян сидит у нее на шее, свесив ножки - удобно устроился! - и чувствует себя виноватым за это. Он живет за ее счет, потому что - студент, потому что - лень искать работу, потому что она сама говорит, повторяет день за днем, что совсем не против. В конце концов, его стипендия уходит в семейный бюджет.
А еще он неплохо готовит. Уж точно лучше этого ходячего недоразумения, после которого на кухне остается погром и запах чего-то горелого. А посуду мыть приходиться почему-то именно Прокопяну, благо с плиты всю грязь стирают многочисленные кавалеры его соавтора, с которыми у нее исключительно платонические отношения. Попробовала бы она изменить своему соавтору!
Соавтор сидит на кухне и пьет кофе с ароматом ликера, и мечтает попробовать этот самый ликер, и сожалеет о том, что не может этого сделать. Глаза закрываются, Прокопян зевает, он засыпает над чашкой, заснул уже почти...
Терри приходит внезапно. Громыхает кружками, шумит водой из крана, и ругает его за то, что он опять заснул на кухне в неудобной позе. Она грозится, что больше не будет делать ему массаж, а он смотрит на нее сонно и нежно, улыбаясь этой своей неизменной улыбочкой, за которую она может ему все простить и даже массаж сделать, хотя так хочется претворить угрозу в реальность.
Но не выходит, и изящные руки уже ложатся на плечи готового ко всему соавтора, и пальцы напрягаются, сжимая податливые мышцы...
-О, черт!
Прокопян непонимающе следит за бегающей по всей квартире Терри, ругающейся, матерящейся почти что сквозь зубы, не веря, вслушивается в воцарившуюся после хлопка входной двери тишину.
Она... ушла?
Он выпрямляется, морщась от боли в спине, скользит взглядом по обоям в цветочек - а какие еще могут быть обои в кухне? - и, наконец, понимает. Самая короткая стрелка часов замерла близ цифры "8", и Прокопян мысленно проклинает всех существующих богов времени. Он обещает себе, что вытащит батарейки и из этих часов.
Лишь бы Терри была с ним утром подольше...
Покой нам только снится... От меняТри часа ночи. Прокопян спит. Он вообще любит спать и сильно ворчит, когда Терри будит его по утрам особо садисткими методами вроде вылитой на голову кружки воды или пакета со льдом под рубашкой. А сейчас Прокопян спит.
Терри спит полтора часа в сутки: по пятнадцать минут каждые четыре часа, потому может себе позволить сидеть в три часа ночи у открытого настежь окна, свесив ноги наружу, и угрюмо сожалеть о том, что не курит. А как бы пафосно она смотрелась ночью с сигаретой в руке! Совсем в духе любимого соавтора.
Прокопян... Он беспокоит Терри. Настолько, что она иногда даже хмурит брови и перестает улыбаться.
Соавтору так хочется казаться взрослее. Быть студентом, а не школьником, говорить "лекции" вместо "конспект". И это нормально. Как нормальна склонность Прокопяна к суггестии, подверженность влиянию извне. Через это приходится пройти всем в подростковом возрасте.
Что беспокоит Терри, так это жажда соавтора серьезно относиться к жизни. Писать длинные, полные псевдо-философской воды, тексты, хмуро взирать на окружающий мир... И не понимать, что смысл-то совершенно не в этом. А за слишком серьезными для Прокопяна высказываниями редко скрывается что либо кроме навязанных кем-то другим идей.
Терри беспокоит то, что соавтор не прочитает "Мастера и Маргариту", отмахнувшись от него с презрительным "не люблю классику". Не проникнется тонким юмором Горина с его "Улыбайтесь, господа: все глупости в мире совершаются с серьёзным лицом!" Потому что будет слишком поглощен очередным мусором, который умный рекламщик обозвал произведением для избранных.
Но на самом деле Терри беспокоит не это. А то, что Прокопян прочтет, погрузится, повзрослеет уже без нее. Когда она опять сорвется с места и убежит в даль за новой целью. Потому что сидеть на месте - скучно. Потому что просто ждать - страшно.
Четыре часа. Надо спуститься с подоконника и пойти спать. Еще пятнадцать минут покоя...
от соавтораПрокопян валяется на кровати и радуется каникулам. Зима, предвкушение праздника, снежинки, кружащиеся на ветру - красиво. А еще холодно, скучно и бесцветно.
Прокопян любит зиму - иногда. За морозные узоры, за скрипящий снег под ногами, за холодное, тусклое небо и за предвкушение праздника. А вот за холод он ее терпеть не может. Потому что все из-за него - скука, тусклость-бесцветность отсутствие всякого желания высунуться наружу.
Прокопян любит каникулы - иногда. Отдых, возможность бесцельной тенью шарахаться по дому, жалуясь на скуку и одиночество, которых нет. Сон до обеда, крепкий, спокойный, теплый, долгожданный. И даже Терри не будит рано - у нее тоже каникулы.
Терри Прокопян тоже любит периодически. Иногда он хочет любить ее беспощадно во все дыры, читать ей чужие стихи и свою прозу и рисовать каляки на запотевшем стекле, и выводить пальцем слова, ничего не значащие, никому не нужные. Иногда он хочет ее убить, придумывает изощренные способы, глядя на нее. Можно ее придушить, можно ее пристрелить, можно ее утопить...
На самом деле - нельзя.
Террик сволочь, конечно, та еще, мозгоклюй особой породы, с клювом до невозможности острым, с ударами резкими, расчетливыми, спокойными - такие самые ужасные. Они задевают намного сильнее прочих, особенно если клюющий знает тебя хорошо.
Террик знает Прокопяна очень хорошо, даже слишком, и иногда ему хочется стереть себя из ее памяти, из ее жизни. Исчезнуть, раствориться в реальности, и самому забыть о ней, раз и навсегда. Но этим желаниям не суждено сбыться - пока.
Он пытался, он пробовал, он ругался-кричал-вопил, топал ногами, бесился, плакал в подушку, кусая губы, лишь бы не всхлипывать, лишь бы она не услышала. Он ведь ребенок на самом деле, правда. Пусть большой, немного странный, отличающийся в чем-то от остальных детей - все дети разные, в конце-то концов - но ребенок. Он не хочет вырастать, он цепляется за свое детство отчаянно, крепко, а Терри отрывает его от желаемого, отцепляет пальцем за пальцем, не слушая, стараясь не слушать.
Интересно, она правда думает, что помогает? Резкими словами-всполохами, мозгоклюйством своим бесящим до невозможности, попытками доказать Прокопяну, что его привлекает что-то внешнее, визуальное, разрекламированное?
Прокопян не знает. Прокопян не хочет знать ответа на этот вопрос, он не слушает, не читает, не смотрит, не внимает словам Терри. Он закутался в кокон собственных иллюзий, он вцепился в свое ребячество руками и ногами, он не хочет взрослеть, он хочет просто - казаться. Для других, для тех, с кем не общаться хочется, а крутить перед ними своей взрослостью, чтобы считались с мнением. Детей редко слушают.
Для близких людей он навсегда останется ребенком, это - его желание. Он будет любить все внешнее, он будет ненавидеть классику, он будет считать "преступление и наказание" - нудным, а Булгакова - психом. Просто потому, что он хочет так считать.
Прокопян - он дурак эмоциональный, ребенок, который фальшиво играет роль взрослого. Он улыбается едва заметно, он ревет в подушку по пустякам, он ругается, когда понимает, что не прав.
Он любит своего соавтора так, что мечтает порой вмазать ему хорошенько, со всей дури.
Он любит каникулы так, что в середине этой сладкой недели жаждет ее завершения.
Он любит зиму так, что в декабре-январе материться сквозь зубы и просит бога, в которого не верит, поселить его в следующей жизни где-нибудь на экваторе, чтобы тепло и сухо.
Но когда его мечты сбываются, он обзывает себя идиотом, потому что мечты у него... да вы и сами понимаете, какие они.
Детские.
А вдоль дороги - мертвые с косами стоять... От меняИногда Терри имеет свойство подвиснуть на каком-нибудь слове и повторять его к месту и не к месту, заражая им окружающих. Но почему-то больше всего перехватывает Прокопян. Правда, у соавтора это подвисание проходит довольно быстро, оставаясь лишь воспоминанием.
И, глядя на соавтора, упоенно читающего очередной отвратительно оформленный томик супер-пупер писателя, имя которого забудет уже в следующем году, Терри невольно закатывает глаза к потолку. Чтобы не признаваться, что завидует. Максимализму, упертости, легкомысленности, жизни в придуманном мире. Она яро и искренне завидует тому, что у соавтора впереди слишком много. Тому, что у Прокопяна никогда не будет ее жизни.
Дело даже не в накопленном опыте. Не в количестве совершенных безумств. Дело в том, что Прокопян никогда не станет таким как Терри. И это - его огромное преимущество. У соавтора никогда не будет одного-единственного друга, ради которого в любом случае бросишь все и рванешь на помощь. Не потому что это самый родной человек, а потому что не хочешь потерять еще и его. Соавтор никогда не научится втаптывать других в грязь парой слов. Не потому что глуп и необразован, а потому что у него нет нужды защищаться правдой. И Прокопян никогда не будет стоять, задыхаясь от восторга, утопая по колено в снегу в июле месяце, на вершине горы. В одиночестве. Не потому что не сможет дойти до вершины. Просто с ним всегда будет тот, кто останется рядом до конца.
Терри умеет до безумия много: карабкаться по скалам, стоять на руках, ходить на шпильках, взмахом кисти превращаться в почти что красавицу... Единственное, чего она не умеет - объяснять соавтору его преимущества перед этим миром. А сам Прокопян никогда их не увидит, защиклившись на своих комплексах.
И даже сейчас он громко матерится и ноет, в очередной раз подвернув ногу. Терри не сумеет научить соавтора ценить себя и правду, которую говорят прямо. Зато она может научить соавтора ходить на шпильках.
от соавтораПрокопян сидит перед компом который час, портя свое и без того далеко не идеальное зрение. Он читает чьи-то ориджи, чьи-то драбблы, смеется над глупыми шутками, и улыбается смешным. Он заходит на любимые дневники, смотрит новые арты и фанарты, любуется, ловя новые идеи, и тут же запуская их в небо бумажными голубями.
Прокопян когда-то учился делать оригами. Не получалось, да и наскучило ему это быстро, как всегда. Как наскучило когда-то учиться рисовать, писать стихи, как исчезло желание петь или быть актером, или еще черт знает кем. Прокопян нетерпелив, он жаждет всего и сразу, он не умеет отделять мечту всей жизни от мелких желаний. Настоящие мечты сами находят его, цепляются, держатся, и он не в силах оторвать их от себя. Но все равно пытается, дурак.
Прокопян всегда хотел понимать людей, хотя бы тех, что близки ему - но не мог. Он вглядывался в черты их лица, изучал мимику, взгляды, жесты - и не понимал ничего. Чужие мысли и чувства всегда были для него недостижимы, как и причины, по которым эти люди, от которых он отдалялся вполне осознанно, цеплялись-хватались за него, останавливая.
"Зачем я им сдался?" - спрашивал он себя снова и снова, и не находил ответа.
Иногда он жалел о тех людях, что он оставил, о том, что они стали для него просто приятелями, перестав быть друзьями. Он смотрел на них издалека, вздыхал, но - неизменно - отворачивался, находил других, тех, кто считал его другом, кого считал другом он. А, возможно, они действительно были друзьями.
Иногда Прокопян расставался с ними тяжело, влюбившись в чужие взгляды на жизнь, в чужие остроумные фразы и улыбки, в чужую жизнь, частью которой он попытался стать, но не смог. Иногда он сам уходил, с гордо поднятой головой, чувствуя взгляд в спину, боясь обернуться, боясь остаться.
Дурак.
Он всегда думал, что другого такого - нет. Нет еще большого придурка, у которого тараканов в голове куча, и все - разных видов. Ему нравилось считать себя самым-самым, хотя бы просто самым сумасшедшим из своего окружения.
Жаль, что его иллюзиям было суждено исчезнуть.
Она ворвалась в его жизнь внезапно, как первый снег. Ее никто не ждал, а она пришла - она всегда так делает, до сих пор. Она сказала, что ей нравится, как он пишет, и он поверил сразу же - в приятное всегда легко поверить. Он вцепился в нее руками и ногами, в ту, кого ошибочно посчитал похожей на себя, пусть немного, но все же.
Ее звали Терри. Ее до сих пор так зовут. Он зовет. Он произносит это имя с улыбкой, сладко урча и жмурясь от удовольствия, он рассказывает ей о своей жизни, думая, что ей, наверное, неинтересно. Он ее любит даже, наверное. И боится - её же.
Она слишком много знает о нем, слишком хорошо его понимает. Она знает о Прокопяне то, чего он сам не знает о себе. И это пугает, невероятно, сильно, до мурашек по коже и сердцебиения оглушительного просто же.
"Зачем я ей сдался?" - спрашивает Прокопян себя, не понимая. - "Зачем я ей нужен, ребенок с тараканами вместо мозгов, дурак настоящий, абсолютный, со всеми своими псевдофилософскими идеями и словами не нужными никому? Никому, кроме нее".
Он не понимает, он злится, боится, не знает, что делать.
Он смотрит на нее с благоговением и восхищением, он гордится ею, он делает ей комплименты, и не читает ее ориджи. Он не хочет, его не тянет, он сам не знает почему, и порой ему кажется, что он просто боится снова ее не понять. Опять.
Он с опаской заходит на ее дневник, пролистывает страницу снизу вверх, замирая на поздравлении с днем рождения для него, Прокопяна, соавтора, единственного и неповторимого. Любимого соавтора - так хочется думать, так хочется верить.
Он открывает один из текстов - для него тоже, да, он читает, вчитывается, не глядя между строк - у Терри это не нужно, в этих текстах она притворяется открытой книгой, позволяет сунуть нос куда не следует, чтобы захлопнуться, когда ты попытаешься заглянуть глубже. Он не заглядывает. Он не привык смотреть вглубь, он не привык понимать. Ему нравится быть обманутым, очарованным иллюзией простой красоты и прямолинейности. Он верит в то, что считает обманом, он обманывает себя - сам.
Дурак.
Он читает у Терри и о Терри, он хочет закрыть страницу, забыть, вытрясти из головы эти знания. Но не может. Текст зацепил, взгляд невозможно оторвать от строчек, и он читает, читает, читает... понимая.
Ему страшно, он хочет узнать еще больше, но боится натолкнуться на невидимую преграду, попасть в несуществующую ловушку. Ему сложно побороть этот страх, он кусает отчаянно губы, но упрямо идет вперед, желая узнать - а правда ли...?
Хлопает входная дверь, Прокопян закрывает Оперу, и идет встречать соавтора.
Соавтор красивый и умный, соавтор студент и трудяжка, соавтор - недостижимый идеал, у которого есть чему поучиться. Но не Прокопяну. Прокопян хочется научиться всему сам, он мечтает о собственном жизненном опыте, не понимая, наверное, что его надо перенимать у других.
Он молчит о том, чего не понимает, но Террик и так все знает, не правда ли?
Прокопян улыбается своим мыслям, подходит к Террику, уже повесившему шубку в шкаф, и обнимает ее, крепко-крепко, забывая о том, что может причинить боль и бурчит что-то неслышно, непонятно.
-Что? - переспрашивает Терри, не пытаясь оторвать от себя странного сегодня соавтора.
-Дурак, - отвечает Прокопян, и сжимает ее еще крепче в своих объятия. - Придурок. Ничего не понимаешь, а уже... Люблю я тебя. Дурак.
Терри улыбается - он не видит, но знает. Она любит его - по своему. Он хочет, чтобы она была рядом всегда, и терпела всю ту чушь, что он пишет ей, для нее, о ней и вообще...
Несбыточная мечта.
Или нет?
Он никогда не умел понимать людей. И себя - в том числе.
-
-
23.04.2010 в 11:23-
-
23.04.2010 в 11:25-
-
23.04.2010 в 12:53-
-
23.04.2010 в 12:54-
-
23.04.2010 в 13:44-
-
23.04.2010 в 13:49-
-
23.04.2010 в 14:29-
-
23.04.2010 в 14:39-
-
23.04.2010 в 14:55-
-
23.04.2010 в 17:45-
-
23.04.2010 в 18:29Боливия А как же я? Ну, понимаю, с Терриком мне не сравнится *тут как бэ врет, ибо сравниться-сравниться*, но упомянуть-то обо мне можно... ну хоть парой слов?
-
-
23.04.2010 в 18:59Искренне ваш, Прокопян Это я лох, не указала, что ты тоже участвовала в этом безобразии))
-
-
23.04.2010 в 23:25Tyrrenian, на подхвате, не на подхвате, а вы тоже трудились.
-
-
24.04.2010 в 05:20-
-
24.04.2010 в 07:59-
-
24.04.2010 в 08:00-
-
24.04.2010 в 08:59-
-
24.04.2010 в 09:05-
-
24.04.2010 в 13:20Tyrrenian , не болеейте, а пейте чаю.
-
-
24.04.2010 в 13:49спасибо, постараемся поправиться)
-
-
24.04.2010 в 17:07Боливия Как за подопытными кроликами) И, действительно, вы еще не видели нашей переписки) Там блин... ох, чего там только нет)
-
-
24.04.2010 в 22:41-
-
25.04.2010 в 08:27