Как вы могли? Ведь это одуванчик! (с)
Название: Скрываясь под маской. Акт II
Автор: Tyrrenian
Рейтинг: NC-17
Жанр: думаю, ангст.
Дисклеймер: все мое)
Размещение: низя. Буду сильно ругаццо и кидаться тяжелыми тапками
По заявке Nekomate
1-3
скрываясь под маской
часть 1-2
Часть 1. Эмир
Эмир неторопливо поднимался по узким ступеням смотровой башни, брезгливо отряхивая руки от грязи подземелий. Все в этой стране казалось ему грязным, чрезмерным: роскошь, сладость, боль, вся жизнь в целом. Но теперь это была его страна, его государство. И беседа с пойманным вором натолкнула правителя Пустыни на идею по укреплению собственной власти. Слишком долго Диван водил за нос своего господина, подсовывая неопытному мальчишке, каковым его считали, по большей части надуманные проблемы и принимая законы исключительно для собственной выгоды. Тогда как эмира с детства воспитывали прежде всего заботиться о своем народе и уже после – о его слугах. А тех, кто нарушал закон, - карать по всей строгости, не взирая на возраст и положение. Именно это и собирался сделать в ближайшем будущем Ланьлин. Но все позже, а сейчас…
Черные барханы в зыбком мареве солнечного пекла недовольно гудели, предчувствуя скорые перемены, но лишь бессильно бились о стены дворца. Пустыня впервые столкнулась с таким явлением, когда ее ставленник в мире людей является одновременно двумя разными мужчинами и, вместе с тем, не существует в природе. Луноликий эмир, взошедший на смотровую площадку дворца, или презренный раб, скорчившийся в одной из многочисленных комнат гарема. Стихия в растерянности предпочла ненадолго затаиться, давая себе время выяснить истину.
Тогда как Ланьлин недовольно осматривал свои новые владения. Ему не нравилась удушающая жара, тяжелый запах роз, пропитавший весь дворец от вершин минаретов до фундамента, пустопорожнее бормотание слуг, мешающее разглядеть суть в вычурной вязи слов. Но больше всего мужчине не нравилось отношение людей к Пустыне.
Сколько крови они пролили, чтобы удовлетворить тупую жадность стихии, чтобы вселить в нее жестокую душу, требующую с каждым разом все больше? Сколько труда они вложили в каждый клочок земли, практически вымаливая жизнь у той, кто этого не достойна.
Эмир зло прищурился, словно пытаясь разглядеть за линией горизонта границу между мертвым песком и плодородной почвой. Следовало усмирить раздобревшую на хрупких плечах людей силу. Пусть жестокостью, пусть смертями многих и многих, но правитель планировал научить подданных не просто поклоняться Пустыне, а использовать ее дары себе во благо без страха отдать в качестве выплаты долга самое дорогое. Подчинять свои жизни стихии мужчина считал недостойным человека.
В его народе издревле почитали воду и огонь как два вечно противоборствующих начала, создавших внутри себя все живое. И все же никому и в голову не приходило обожествлять их, принося жертвы и строя храмы, они были помощниками, друзьями, но никогда не правили душами и умами народа. Сила должна либо служить либо быть свободной. Так учили Ланьлина с детства, эту же истину он собирался раскрыть жителям Великой Пустыни. Ибо не она, а люди, ее населявшие, привели страну к вершинам мировой политики, заставив другие страны считаться с собой.
К сожалению, пришедший к власти Эбул не понимал и десятой доли этой правды, предпочтя спрятаться от реальности в своих загадках и наслаждениях. Тонкие шелка, дурманящие ароматы, водоворот вопросов и ответов утянул наследника престола настолько глубоко, что он не видел ничего вокруг.
«Хотя хозяином он был гораздо лучшим, чем я», - пришлось признать эмиру, вспоминая прохладу гарема и прикосновения мужчины к собственной коже. Как и в его далеком прошлом.
Тогда, двадцать лет назад, он, так же как и Эбул попался на удочку ушлого обманщика, ни за грош продав самого себя и свой трон. Обширные, плодородные земли, мудрый народ, почитавший своего господина, магия предков – все это в один день оказалось в руках безликого странника, попросившегося однажды на ночлег во дворце, да так в нем и оставшийся. Взбалмошный и недалекий в то время мальчишка, Ланьлин с интересом общался со странным немым мужчиной, чье лицо всегда было скрыто маской. Он выучил язык жестов, чтобы иметь возможность «слушать» рассказы странника о далеких странах и дивных существах. Он забросил государственные дела, проводя все время со своим новым другом… Которого со временем стал считать братом, отвергнув предупреждения родных. Юный император считал себя богом среди людей, позабыв о том, что и богам нужно быть осторожным, ступая по белому пуху облаков. За что и поплатился.
Разве мог пятнадцатилетний юноша соперничать с тем, кто всю свою жизнь посвятил отбиранию чужих судеб и лиц? В ту ночь, когда Ланьлин примерил на себя маску, ему удалось бежать прочь из дворца лишь при помощи духа-хранителя семьи. Как дракон сумел разобраться в хитросплетении связующих раба и господина нитей и жестов – загадка, но мальчишка получил свободу от пленителя. Правда, лишившись навеки возможности получить свою жизнь обратно.
Потому пришлось потратить пятнадцать лет на то, чтобы изучить тонкости мастерства создания масок под чутким руководством старого дракона, и еще пять – на поиски подходящей личины. Воины, торговцы, слуги – никто из них не заинтересовался немым мальчишкой, считая его простым рабом. А потому Ланьлин был вынужден терпеливо ждать своего хозяина. И, как выяснилось позже, награда стоила стольких мучений.
Теперь перед эмиром простиралось могущественное государство, требовавшее жесткой руки и справедливого сердца, и Ланьлину хотелось верить, что заветы предков, навечно отпечатавшиеся в памяти, помогут ему удержать власть в своих руках.
Теперь он будет осторожен, подпуская к себе только одного человека – немого раба. Как ни странно, но отныне эмир мог доверять лишь своему главному врагу, желавшему ему гибели сильнее прочих.
- Все мы проиграли в этой битве, - зло прошептал взвывшей Пустыне Ланьлин, - теперь вопрос в том, кто сумеет извлечь из этого выгоду…
Заперев дверь, эмир сел на жесткий, покрытый слоем черного песка пол смотровой площадки, закрыв глаза и пытаясь очистить сознание от ненужных мыслей. Сколько он уже не общался с Учителем, увлекшись охотой за своей маской? Пожалуй, со дня знакомства с Эбулом, когда дракон подтвердил верность выбора. А ведь раньше они разговаривали почти каждый день, была бы только возможность расслабиться и помедитировать. Неужели все могло измениться за столь короткий промежуток времени?
Не найдя пути в храм Неба, Ланьлин поначалу испугался, что забыл дорогу к источнику своей силы и теперь обречен вечно блуждать среди духов и призраков по миру грез. Но через мгновение, оказался перед длинным подвесным мостом, уходящим за горизонт, под которым бесились в вечной схватке темно-серые грозовые тучи, изредка пронзая дощатый настил ветвистыми молниями. Вдобавок, со всех сторон на хрупкую конструкцию то и дело обрушивали свою мощь северный и южный ветра, заставляя мост раскачиваться и извиваться подобно змее. Драконы звали это «дорогой к себе». Через противоречия, через неожиданно возникающие препятствия, через собственный страх. На том конце моста путника ждало новое испытание.
Ланьлин уверенно шагнул на скрипучие доски, в первый момент испуганно ухватившись руками за скользкие от холода и влаги канаты. Забавно, ведь еще месяц назад он мог преодолеть весь путь с закрытыми глазами. Правда, тогда на нем не было маски эмира, а значит, не было чувств и мыслей другого человека.
«Пожалуй, Эбул оценил бы этот фокус», - усмехнулся эмир, отпуская канаты и делая еще один шаг.
Сколько пришлось пережить наследнику Пустыни, сколько пройти? Знать, что за всякое важное решение он будет расплачиваться жизнями близких и родных, потерять право на любовь, первым принимать на себя удар презрения и ненависти. И при этом, Эбулу было даровано все, о чем только могли мечтать простые смертные: власть, богатство, свобода. Пожелай правитель исчезнуть с небосклона правителей, ему достаточно было просто шагнуть навстречу своей госпоже, отдав брату все то, что ненавидел сам.
Каждый шаг давался с трудом: все-таки Эбул был всегда оставался простым человеком, не способным сдерживать собственные чувства в узде, позволяя им раздирать себя на части. И теперь эмиру приходилось прикладывать недюжинные усилия, чтобы удержаться на опасно трещащих досках моста и не быть сбитым вниз порывами ветров. Но сложнее всего было бороться с желанием обернуться, нарушая главное правило дороги, и посмотреть, что же он оставляет, упорно шагая к знаниям. Любопытство, бывшее основной чертой Эбула, оказалось слишком сильным. Настолько, что Ланьлину пришлось на несколько минут остановиться, схватившись за канаты, и крепко зажмуриться, загоняя как можно глубже столь неуместную эмоцию.
И тогда вперед вышел страх. Тот самый, с которым эмиру уже приходилось бороться, сбегая из собственного дворца в маске раба. Эбул боялся очень многого. Потерять брата, нарушить запреты Пустыни, ослушаться заветов отца… не найти своей дороги. За этим страхом он не видел самого главного, что могло бы разом решить все проблемы: себя самого. Как будто бродил густом тумане, затянувшем все пространство моста в молочно-белое марево. Теперь Ланьлину приходилось ступать наощупь, рискуя каждое мгновение промахнуться и рухнуть вниз. Собственно, вся наша жизнь – сплошной риск, опасный путь по хлипкому мосту над бездной.
Эбул так и остался ребенком, предпочитающим с умильной улыбкой сидеть на одном конце моста, и не делающим попыток пробраться на другой. Зачем, если вокруг него и без того было так много загадок? Правда, на большинство из них он нашел бы ответы, просто заглянув в себя и поняв, что руководит его чувствами и поступками. Пожалуй, именно из-за нежелания взрослеть и необходимости скрывать это от окружающих мужчина зачастую казался слишком холодным. Как град, просыпавшийся на измученного слишком длинным путешествием Ланьлина.
Возможно, эмир прошел уже несколько километров, а возможно так и топчется на одном месте, пытаясь пробиться сквозь заслоны и стены, построенные другим человеком. и от этой мысли неуемное любопытство вновь скользнуло острыми коготками по сердцу, вселяя страх и ужас. Что если он никогда не дойдет? Что если он действительно ошибся на этот раз и пришел к ловушке, так похожей на дорогу к храму? Ведь раньше мост не превышал в длину пары шагов, а ветра едва ли были способны сдуть с досок сухой лепесток лотоса…
Сцепив зубы, Ланьлин тряхнул головой, прогоняя наваждение, и упрямо зашагал вперед, уже держась за скользкие канаты. Пусть и весьма иллюзорная, но поддержка в дороге. И, как ни странно, идти стало легче, по крайней мере, ноги больше не скользили по доскам.
Еще один вдох – и еще один шаг. Кожу щипало от холода и ударов тяжелых градин, от ветра на глазах выступили слезы, мгновенно повиснув на ресницах льдинками, а пальцы почти не разгибались, казалось, навечно заключив в крепкое кольцо канат.
Но, к счастью, мост кончился чуть раньше, чем эмир решил сдаться. И в то же мгновение под ногами зашелестела трава, слегка покалывая стеблями и листьями босые ступни, вышедшее из-за облаков солнце мягко обогрело измотанного путешествием человека, а легкий ветер бережно приласкал, залечив мелкие ранки на лице и руках. До безумия хотелось лечь на землю и позволить себе отдохнуть, наслаждаясь тихим шепотом природы вокруг.
«Хорошо, что хоть испытания здесь никогда не меняются», - грустно улыбнулся Ланьлин и, сцепив зубы, двинулся дальше. Останься он на этой поляне чуть дольше, и слуги через некоторое время нашли бы на смотровой площадке труп своего господина, а в гареме – его немого раба. Остановка на этом пути стоила слишком дорого.
Чем дальше шел эмир, тем легче становились его движения, тем меньше он касался земли ногами, поднимаясь все выше к небу. Пришлось до крови прикусить губу, дабы вернуть самого себя на землю, не позволяя хитроумной ловушке утянуть себя в небеса, где нет ничего, кроме бездушной пустоты. Когда-то Ланьлин едва не поддался на эту уловку, с огромным трудом сумев пройти первые два испытания. Но тогда рядом с ним был Учитель, сумевший объяснить мальчишке всю опасность слабости. Что толку подниматься выше неба, если там человек не стоит и солнечного луча?
Еще несколько шагов и поминутных отмахиваний от излишних сейчас мыслей, и эмир предстал перед высоким храмом Неба, сотканным из тончайшего шелка волос госпожи Воды, из трепещущих на ветру перьев из шлема господина Огня, из сокровенных желаний и грез человечества. Здесь можно было получить ответы на любые вопросы, здесь можно было встретиться с богами лично, здесь мудрые драконы бережно охраняли сердце мира. Именно в этом храме Ланьлин никогда не смог бы найти своего Учителя.
Потому он свернул, не доходя до белоснежных ступеней, в сторону цветущего сада и неторопливо побрел по усыпанной мягкими лепестками дорожке меж старых вишен. Там, в самой глубине, стояла увитая зеленой лозой беседка, в которой и ожидал своего ученика единственный дракон, способный посещать мир людей. когда-то он отказался от статуса Бога, избрав свой собственный путь, но все же благоволил к отпрыскам императорской семьи, часто помогая им в трудных ситуациях.
- Я уже и не ждал увидеть тебя вновь, Ланьлин Сяосяошэн, - насмешливо протянул невысокий старик в грязно-сером драном балахоне. Кто бы мог подумать, что могущественное существо предпочтет именно этот облик всем прочим, кроме, пожалуй, истинного?
- Я выполнил последнее задание, Учитель, я нашел свою маску, - поддавшись на мгновение нетерпеливости, свойственной Эбулу, эмир поспешил порадовать дракона своими достижениями, опустив все приличествующие моменту приветствия. Что не ускользнуло от внимания духа:
- Кто из вас кем управляет? Ты носишь маску менее суток, а уже поддаешься ее силе.
- Все не так! Просто… Просто путь по мосту оказался труднее, чем я ожидал.
- Так всегда и бывает. Дорога к себе редко оправдывает наши ожидания, как и любое другое испытание силы воли. И все же… Боюсь. Что ты ошибся с маской, Ланьлин. Она не для тебя.
Эмир в гневе крепче сжал кулаки, подаваясь вперед, чтобы высказать дракону все, что пережил за эти годы: страх, отчаяние, усталость, безнадегу, разочарование. Он готов был смириться с тем, что маска не подходила ему, но слишком устал быть никем, чтобы так просто отказаться от предоставленного ему судьбой шанса. Ланьлин хотел объяснить Учителю, что Эбул не ценил имеющуюся у него силу, власть, отдав предпочтение развлечениям и праздности. И как всегда, хватило одного только взгляда старого духа, чтобы сбить с ученика спесь и заставить задуматься над своим поведением.
- Я действительно пока слабо контролирую маску. Но со временем научусь, обещаю. И разве это не делает меня точной копией Эбула, раз я могу даже не задумываться над чувствами?
- Станет ли бабочкой муха с раскрашенными крыльями? – насмешливо усмехнулся дракон. – Но опасаюсь я не этого… Сможешь ли ты удержать свою маску, оставаясь самим собой?
- Я справлюсь, - как всегда, во время беседы с Учителем Ланьлин не был уверен ни в чем, но показывать этого не собирался. – Мне слишком дорого досталась эта маска, чтобы потерять ее из-за своей слабости.
- Ты так ничего и не понял, - удрученно покачал головой дух и. развернувшись к эмиру спиной, уселся за чайный столик.
Что же, встреча была окончена, дракон сказал все, что хотел. Теперь дело было только за самим эмиром.
- И, Ланьлин, - бросил ему вслед Учитель, - дорога по мосту всегда будет такой, пока ты не разберешься в себе и не подчинишь маску окончательно.
- Я понял, Учитель, - прошептал эмир уже в жаждущий зной Пустыни. Что же, настало время самому строить свою судьбу.
Часть 2. Казнь.
Жаркие солнечные лучи пробивались сквозь резные наличники окон, расчерчивая полы чуть размытыми узорами теней. Пустынный зной исходил, казалось, даже от прохладного вина, неустанно подливаемого слугами в чаши собравшихся. И пусть Алрах запрещает правоверным пить, но при такой погоде сок перебродивших ягод оставался единственным спасением. Ланьлин с тоской вспомнил ледяную воду горных ручьев, искристый снег на вершинах гор, овевающую тела прохладу своей столь далекой родины. Отныне ему предстояло привыкнуть и полюбить все то, что он так ненавидел в эмирате.
- Мой господин, - учтиво склонился перед эмиром визирь, раскрывая свиток с очередным приказом, - вы должны подписать разрешение на торговлю зерном в поместьях Мехдишехра, иначе область погибнет от голода.
- Почему у них нет своего зерна? – недовольно поинтересовался эмир, ставя на приказе свою печать.
- Джинны, - слащаво улыбнулся один из советников. – Те самые, из-за которых вы едва не погибли. Они полностью уничтожили весь урожай, лишив жителей Мехдишехра воды и пищи.
- В таком случае, отчего мы отправляем им так мало? – Ланьлин быстро пробежался по строкам приказа, старательно запоминая цифры и условия договора.
- Больше нет, мой повелитель, - сложил руки на толстом брюшке советник, расслабленно откидываясь на подушки.
- Нет? Скажи мне, аль-Нахиб, а сколько подвод зерна ты собрал со своих полей в этом году?
- Восемьдесят, - ответил старик, нахально глядя в глаза правителя. – Но себе оставил лишь четыре, дабы прокормить семью и гарем, а все остальное продал.
- Вот как? А в казну отдал, как и всегда, пятьсот золотых?
- Конечно.
- Мой господин, - поспешно вмешался визирь, - у нас еще очень много вопросов, требующих немедленного решения…
- Сегодня Я буду решать, какие вопросы требуют решения, а какие могут подождать, - отрезал правитель, хмуро оглядывая советников.
Унизанные кольцами и перстнями пальцы, обилие золотых браслетов и ожерелий с россыпью драгоценных камней, дорогие халаты и шальвары, пропитанные потом от царившей в зале духоты. Каждый из собравшихся здесь был владельцем, по сути, небольшого государства в государстве, устанавливая в вверенных им владениях свои законы. И обычно эмир не совал нос в дела советников, позволяя им творить, что угодно. Обычно. Сейчас же Ланьлин был настроен разом изменить сложившиеся порядки к лучшему. По крайней мере, на какое-то время, пока не придумает новое средство регулирования и управления.
- Гейдар, - эмир повернулся к опешившему от грубого обращения визирю, - есть ли в зиндане воры, помимо того, что поймал Обул?
- Есть… Мальчишка, - растеряно пожал плечами мужчина, неторопливо сворачивая заготовленные на сегодня приказы и распоряжения. В том, что сегодня бумаги не понадобятся, он не сомневался ни секунды, лишь раз взглянув на столь резко переменившегося эмира.
С пяти лет визирь подмечал в юном наследнике избыток мечтательности, привычку уходить в себя, пропуская мимо ушей даже самое важное, но, будучи верным слугой Пустыни, всеми силами старался помочь Эбулу справиться со столь нежеланными обязанностями государя. К сожалению, мальчишка не понимал заботы о себе, предпочитая работе и выполнению долга пустые развлечения. Теперь же все было иначе. Словно ветер, меняющий направление посреди черных барханов, изменился и эмир. Из задумчивого, вечно витающего в облаках, он стал резким, жестким и, что беспокоило визиря больше всего, безжалостным. Таким, как был его дед, хладнокровно вырезавший свою семью в обмен на неограниченную власть. К счастью, Пустыня была милостива к своим детям и забрала к себе тирана сразу после рождения наследника. Но повторения тех времен визирь не желал.
- Гейдар! – окликнул мужчину эмир, судя по напряжению в голосе, не в первый раз. – Я приказал привести вора сюда.
- Слушаюсь, мой господин, - поспешно поклонился визирь и торопливо вышел из овеянной гнетущей тишиной залы, чтобы отдать приказ слугам.
Ланьлин же в это время с едва заметной усмешкой оглядывал советников, прикидывая, кто из них будет удостоен его пристального внимания завтра. В его стране не было места правлению отъевшихся старых чурбанов, способных думать лишь о том, как урвать себе кусок побольше. Следовало дать понять каждому, что настало время перемен, когда даже с простого раба будет требоваться многое. Те, кто сумеет приспособиться, останутся, остальным… Им эмир приготовил весьма незавидное будущее.
- Мой господин, вор, - сообщил вернувшийся визирь и занял свое место по правую руку от правителя.
А в зал, где заседал высокий Диван, вошел, звеня тяжелыми цепями, тощий мальчишка лет одиннадцати, до черноты перемазанный в саже и грязи. Ланьлин хмыкнул, припоминая, что появился в этом дворце примерно в том же виде.
- Как тебя зовут, вор? – пленник вздрогнул от резкого голоса эмира, как от удара плетью, но все же нашел в себе силы еле слышно прошептать:
- Шамси…
- Солнечный, значит, - Ланьлин удовлетворенно разглядывал тонкие черты лица воришки, густые длинные ресницы, полные губы, коротко остриженные иссиня-черные волосы. Мальчишка не оправдывал своего имени ни на каплю, но вполне мог послужить целям правителя. – Что ты украл?
- Персик…
- И все? – обычно стража не опускалась до бегавших по базару детей, которые частенько таскали фрукты с прилавков невнимательных торговцев. Когда ловили, конечно, проводили воспитательную работу, пару раз хлеща плетьми по тонким спинам, но не больше. Тем удивительнее был тот факт появления в зиндане именно такого вора. Мальчишка же, словно уловив сомнения эмира, вдруг принялся говорить:
- Мой повелитель! Прошу вас, пощадите меня! Я взял лишь один гнилой персик из корзины, который Сани и сам бы выбросил позже! Я никому не сделал зла…
Глядя в удивительно чистые, странного золотого цвета, глаза мальчишки, Ланьлин почти пожалел, что решил втянуть его в свой план. Но после вспомнил, кем теперь является, и взмахом руки приказал страже заткнуть пленника. Что те и сделали с похвальной быстротой.
- Я верю, что ты никому не желал зла, Шамси. Но зачем ты тогда украл, а не дождался, пока торговец действительно выбросит персики на улицу?
- Просто кушать очень хотелось, - неожиданно доверчиво прижавшись к одному из стражников, всхлипнул мальчишка.
- Твои родители тебя не кормят?
- У меня нет родителей, мой господин. Я живу в доме старой Каримы, но нас слишком много, чтобы она могла прокормить всех.
- Нас? – эмир бросил взгляд на отчаянно зевающих советников, выбрав еще две кандидатуры к завтрашнему представлению.
- Бабушка Карима позволяет бездомным жить в своем доме, - пояснил мальчишка.
- Благородная женщина, - наградил воришку теплой улыбкой эмир. – Думаю, мы можем помочь ей, выделяя из казны каждый месяц по сто золотых.
- Благодарю вас, о мудрейший! – с радостной улыбкой на заплаканной мордашке рухнул на колени Шамси. – Да продлятся твои дни бесконечно!
- Не стоит благодарить меня раньше времени, - отмахнулся Ланьлин и приказал слугам. – Вымойте его и накормите. Завтра утром он понадобится.
Глядя вслед довольному мальчишке, эмир холодно просчитывал свои дальнейшие шаги. Первое, показать, что закон един для всех: и для бездомного сироты, и для самого правителя Пустыни. Второе, наказать действительно виновных. Третье, заручиться поддержкой подданных. И, пожалуй, последнее было самым трудным во всем плане.
- Мой господин, - подал голос с подушек советник Муталиб, - не думаю, что казна может позволить себе такие траты. Одна старая женщина – еще куда ни шло, но если ты продолжишь раздавать деньги всем подряд, то тебе будет нечего платить слугам и стражникам.
- Ты прав, - кивнул Ланьлин, пряча злую улыбку, - поэтому платить этой женщине ты будешь из своего кармана. И не вздумай обмануть меня.
Пока шокированные советники приходили в себя после столь необычного заявления эмира, он взял у визиря все приказы, быстро подписав лишь те, что считал нужными. Мелочи вроде очередного разрешения роскийским торговцам развернуть рынок в одном из отдаленных городов страны, не стоили обычно затрачиваемого на это времени.
- И, Гейдар, прикажи подготовить помост для казни к завтрашнему утру, - не удостоив советников и взгляда, эмир двинулся к выходу из залы.
- Казни? Я думал, вы решили наградить мальчика…
- Но он ведь украл, - улыбнулся напоследок Ланьлин, торопясь прочь из душной залы в прохладу купальни. Рядом с водой ему всегда легче думалось. Опять же, стоило посетить Учителя…
Утро следующего дня означилось для жителей столицы призывом на главную площадь города. Уж что-то, а казни народ любил и воспринимал исключительно как развлечение, не забывая, впрочем, тихонько ругать правосудие за чашей кумыса. Потому уже через два часа после утренней молитвы на площади и яблоку негде было упасть среди возбужденно гомонящей толпы. О том, что эмир будет лично судить базарного вора, знали все. загадкой оставалась только личность преступника и причины, побудившие правителя снизойти до такой мелочи. Слухи ходили самые разные, начиная с того, что вор на самом деле украл нечто ценное из дворца, и заканчивая сказочной историей о юноше, пожелавшем у джина сам дворец эмира, который дух и предоставил глупцу вместе с самим господином Пустыни, стражниками и зинданом, в котором тот вскоре и оказался. Слышавший большую часть историй со своего трона на помосте Ланьлин едва сдерживал смех, все больше поражаясь человеческой фантазии. Впрочем, вскоре ему стало не до смеха – на помост взошел испуганный и растерянный Шамси, недоверчиво глядя в лицо того, кто так подло обманул его накануне. Толпа ошеломленно притихла, предчувствуя нечто необычное.
- Мой народ! – эмир протянул к людям руки ладонями вперед, демонстрируя свою открытость и честность перед ними. – Каждый из вас – честный горожанин, соблюдающий пост и свято блюдущий законы нашей страны! Но некоторые считают себя выше закона и слова Алраха, осмеливаясь лгать мне в лицо и обворовывать вас, – люди на площади зашептались, не до конца понимая смысл этой речи, а присутствовавшие на этом же помосте советники нервно теребили пояса с туго набитыми кошельками. – Этот юноша, - Ланьлин указал на сжавшегося от страха Шамси, - украл у достопочтенного Сани гнилой персик, мучимый голодом. И я скорблю от осознания того, что лишь одна старая женщина взяла на себя смелость помочь голодающим детям, в то время как вы заботились лишь о себе. Достопочтенная Карима будет получать каждый месяц по сто пятьдесят золотых лично от советника Муталиба, - толпа взорвалась радостными криками и восхвалениями справедливости господина. Так что эмиру пришлось ждать около минуты, пока люди выплеснут всю свою радость. Настала пора для второго акта. – Но все же, Шамси нарушил закон, и я не могу смотреть на это сквозь пальцы, - жители города недоуменно затихли, а мальчишка слабо рванулся из захвата стражников. – Воровство карается отрубанием рук, и это закон. Истина, провозглашенная самим Алрахом, единая для всех. Потому я приказываю привести в исполнение наказание для Шамси, базарного вора, немедленно.
Сначала среди внезапно повисшей над площадью тишины раздался детский плачь, болезненно резанувший по ушам, а следом за ним закричали и люди, выказывая свое возмущение произволом эмира. Дети в этой стране считались даром Алраха, высшей наградой человеку за все его страдания, и потому столь демонстративное наказание бездомного ребенка не могло не вызвать неудовольствие народа. Кто-то требовал немедленно отпустить Шамси, кто-то кричал, что во всем виноваты власти, кто-то просто бездумно орал, грозно потрясая кулаками, когда зареванного мальчишку тащили к палачу.
К счастью. именно такой реакции и ожидал Ланьлин, устраивая это представление. Потому спокойно повторил, когда его первые слова потонули во всеобщем крике:
- Что же, вы правы. Правы. Мальчик не заслужил столь суровой кары за мелкий проступок. Но закон есть закон, и я обязан наказать Шамси только для того, чтобы у него не было больше соблазна красть. Посему я увеличиваю выплату Кариме до ста пятидесяти золотых в месяц и смягчаю наказание, - эмир повернулся к застывшему каменным изваянием пленнику. – Какой рукой ты ешь?
Не совсем понимая смысл вопроса, воришка все же поднял правую руку и тут же резко одернул ее, словно боясь, что палач отрубит именно ее.
- Хорошо, - кивнул Ланьлин. – Тебе отрубят кончик мизинца на левой руке в наказание за преступление, и после этого мои лекари исцелят твою рану. Надеюсь, ты надолго запомнишь, как карается воровство.
Наблюдая за чуть успокоившимся Шамси, самостоятельно положившим руку на плаху перед растерянным палачом, эмир краем глаза следил за недовольными этим выступлением советниками. Они даже и не подозревали о своей роли в происходящем, а народ внизу разочарованно гудел. Конечно, они были бы возмущены, если бы ребенку действительно отрубили руки, но почти полное отсутствие наказания заставляло сожалеть о своих недавних выкриках, и многие потянулись домой. Впрочем, представление только начиналось.
Дождавшись, пока целители уведут ревущего от боли Шамси во дворец, Ланьлин вновь поднялся с трона, приказав стражникам окружить помост и никого не выпускать.
- Воровство должно быть наказано! – толпа вновь развернулась к эмиру, недоумевая, где он нашел еще одного преступника. – И если кражу персика или даже драгоценностей мы можем простить, пожалев ребенка, то обворовывание собственного народа должно караться по всей строгости закона, без послабления и снисхождения к возрасту и статусу преступника. Аль-Нахиб! – толстый советник вздрогнул, но все же вышел вперед, растерянно глядя на правителя. – Вчера ты сказал, что из восьмидесяти подвод зерна ты оставил себе лишь четыре, – мужчина кивнул, не понимая смысла речи эмира. – А в казну отдал всего пятьсот золотых.
- Как и каждый год, - аль -Нахиб пожал плечами.
- Тогда как закон говорит, что ты обязан отдавать десятую часть со всей своей прибыли, - Ланьлин хищно улыбнулся, глядя в стремительно бледнеющее лицо советника. Толпа на площади, поначалу внимательно прислушивавшаяся к разговору, вдруг возмущенно загомонила, обвиняя толстяка во всех грехах. – Так кто же ты, как не вор?
- Я верну!
- За все годы службы? – ехидно поинтересовался эмир и тут же бросил. – Отрубить руки. Обе. И подать мне составленный вчера список.
На списке было восемь имен, посему к полудню толпа уже активно обсуждала вопрос: как же Эбул будет править, имея всего четырех советников? И сам правитель Пустыни торопливо направлялся к тюрьме, с целью серьезно поговорить с еще одним вором.
Часть 3. ВорЧасть 3. Вор.
Шагая по полутемным коридорам подземелья, оранжево-серым в свете редких чадящих факелов, эмир с улыбкой прокручивал в голове утреннее представление на площади. Все вышло как нельзя лучше: напуганные внезапными обвинениями советники послушно выполняли все приказы, не делая даже попыток оправдаться растеряв всю свою спесь и высокомерие. Правда, двое особо сообразительных пытались бежать с помоста, но были остановлены стражей, получившей возможность не церемониться со слугами народа, а потому не стеснявшейся наносить болезненные удары по беглецам. К середине дня на помосте осталась лишь усыпанная драгоценными камнями чалма одного из советников, перепачканная в крови и песке. Даже воры не покусились на этот символ богатства, предоставив слугам разбираться с мусором.
Конечно, Ланьлин понимал, что во второй раз так легко избавиться от неугодных ему приближенных не получится: оставшиеся в Диване станут еще осторожнее и хитрее, укрывая свои преступления с тщательность прячущего в горячих песках добычу фенека. Но, не смотря ни на что, для второго дня новой власти результаты были просто великолепны. И пусть эмиру теперь предстояло много работы, чтобы окончательно очистить ряды царедворцев от грязи и собрать новый Диван, каждый член которого понимал бы необходимость и выгоду в заботе о процветании всего государства, на его губах блуждала довольная улыбка победителя.
- Ты выглядишь счастливым, Эбул, - сидевший в зиндане вор вскинул голову, разглядывая склонившегося над отверстием правителя. Как ему удалось разгадать личность посетителя, глядя против света, загадка, но она волновала Ланьлина меньше всего. – Неужели казнить невинного мальчишку оказалось столь весело?
- Я бы не сказал, что он абсолютно невинен. Все же это была кража, пусть и не стоящая уделяемого ей внимания, - усмехнулся эмир, облокачиваясь на прутья решетки. Зиндан представлял собой глубокую яму в форме кувшина с узким горлышком и абсолютно гладкими стенками, не позволявшими узнику выбраться на свободу без посторонней помощи. Так что за свою жизнь правитель опасался менее всего. – Не желаешь выбраться на поверхность и поговорить со мной лицом к лицу?
- Если бы я хотел оказаться рядом с убийцей, я прыгнул бы в яму, полную ядовитых змей, - хмуро огрызнулся парень, отходя к противоположному краю своей темницы. – И кто придумал построить зиндан внутри дворца?
- Были прецеденты побегов при помощи ковров-самолетов, - Ланьлин откровенно забавлялся беседой со своим пленником и благодушно отвечал, понимая, что вопрос был обращен не к нему, но к делу переходить не торопился.
Парень оказался интересен не столько своим бесподобным талантом к воровству, сколько абсолютным бесстрашием и ненавистью к эмиру. Которую, кстати, и не собирался скрывать. Как будто имел какие-то личные счеты к человеку, правившему страной на протяжении семи лет. Собственно, правитель Пустыни не особо и беспокоился о мнении безродного бродяги относительно своей персоны, но это могло помешать его планам, а значит, требовало тщательно изучения. И новой маски…
- И да, мальчик жив и абсолютно здоров, - затронул эмир единственную общую на данный момент тему, - если тебя это все еще беспокоит.
- Конечно, жив, - жестко усмехнулся из тени вор, - ты же «всего лишь» лишил его последнего шанса выжить.
- Допустим, потеря кончика пальца не слишком отразится на его будущем… Разве что воровать не будет даже по мелочам, - беспечно отмахнулся Ланьлин, видя, как удивленно распахнулись глаза пленника. – Может, все же поговорим наедине?
Подметая землю полами накинутого на плечи халата, вор растеряно разглядывал спину невозмутимо шествовавшего к выходу из темницы эмира. Казалось, что господин не боится ни удара в спину, ни возможного побега столь наглого преступника, посмевшего покуситься на драгоценности правителей. А ведь ранее подобный проступок карался незамедлительным отсечением головы, и лишь потом проводился суд, на котором выяснялась степень вины осужденного. Негласный закон был нарушен когда эмир с равнодушной усмешкой выслушал хриплые обвинения Обула и тут же удалился, приказав кинуть вору еды и воды, чтобы тот смог дождаться его возвращения.
- Как же тебя зовут, вор? – неожиданно подал голос правителя, заметив, как все сильнее нервничает пленник. Этот парень был нужен ему живым и по возможности здоровым, чтобы провернуть задуманное. Хотя конечно, главным оставалось доверие, завоевать которое было очень непросто. Потому-то Ланьлин и решил для начала ограничиться взаимовыгодным сотрудничеством, надев на лицо маску строгого, но справедливого господина.
- Насреддин, - не желая раскрывать своего истинного имени, вор предпочел назваться именем случайного знакомого, также славного своими проделками, порочащими семью эмира.
- Хорошо, - кивнул Ланьлин, впрочем, не поверив парню ни на мгновение, - у меня есть к тебе деловое предложение, Насреддин. Согласишься – я отпущу тебя и позволю заниматься воровством дальше. Откажешься… Что же, рано или поздно каждый вор будет пойман и наказан за все злодеяния.
- Что если ты отпустишь меня, а я сбегу?
- Кажется, ты забыл, что Пустыня сделает все, что я пожелаю. В том числе и казнит беглеца лично, - эмир бесстыдно лгал. Как ни старался он разобраться в тонких взаимоотношениях правителя и госпожи, так и не понял самого главного – что же связывало их, вынуждая преступать через свои желания во имя блага другого? Как песок течет сквозь клепсидру, так и сознания двух неотъемлемых состояний Пустыни были связаны между друг другом. Пожалуй, слишком крепко, чтобы кто-то третий мог бы управляться со стихией без помощи ее подопечного. Но одним из первых правил, которые пришлось выучить рабу маски – всегда думать лишь о том, что важно в этот момент. Потому Ланьлин тряхнул головой, прогоняя неуместные мысли. – Так как? Ты согласен?
- Я не могу согласиться, не зная условий сделки, - неохотно отозвался вор, чувствуя, как неспешно захлопывается у него за спиной дверь ловушки. Тонкой и изящной, словно шелковый платок на бедрах танцовщицы, но прочнее и опаснее стали янычарского ятагана. И, к сожалению, сделать он ничего не мог, не понимая, с какой стороны ожидать подвоха.
- Справедливо, - с улыбкой согласился эмир, входя в большую светлую залу для собраний Дивана. Еще не выветрился дух крепкого вина, привезенного с холодного севера и отдающего колким льдом на языке, так приятно охлаждавшим горло в жару, и тяжелый аромат роз и сандала окутывал каждый вдох вязкими струями. Кое-где на подушках виднелись темно-красные пятна, а сбитые ковры лишь довершали картину хаоса. И только солнечные лучи мерно и равнодушно рисовали световые узоры на стенах и полу залы, отражаясь слепящими бликами в забытых слугами чашах. – Присаживайся.
Тщательно осмотревшись на предмет спрятавшихся среди многочисленных колонн и ниш стражников, вор неохотно сел на прохладный пол, вытянув ноги перед собой. Короткая жилетка, едва прикрывавшая плечи от солнечного жара, грязные изорванные штаны, мягко обвивавшие ноги, но не стеснявшие движений, перетянутые плетеной лентой черные прямые волосы.
- Где твои родители? Неужели они одобряют воровство, вопреки законам Алраха? – гостеприимно подлил вина Насреддину мужчина. Чем больше он выпьет, тем легче будет развязать ему язык, выведав нужные сведения.
- Мои родители погибли, когда мне было пять лет, - принялся разглядывать искусную чеканку на своей чаше вор, не торопясь поднять ее, приветствуя хозяина дома. Ланьлин прищурился, сдерживая улыбку, и едва пригубил напиток, выискивая новые подтверждения своей идеи. – Тогда в Егирте был страшный голод, и многие города опустели за считанные дни. Люди резали собак, кошек, не избежали смерти даже храмовые животные, которых толпа разодрала в клочья буквально за минуты. Соседка, сойдя с ума, убила собственную дочь и питалась ее сырым мясом. Не знаю как, но я решился бежать прочь, уйдя в лес ночью и проблуждав там около трех недель. А потом вышел к Ливам, где и жил еще полтора года, подворовывая на рынке, потому как работать не мог по малолетству. Меня поймали, изгнали из страны и отправили на все четыре стороны. Вот так…
- Так значит, ты живешь в Пустыне с семи лет?
- Да. Ворую, но только для того, чтобы выжить.
- Печально, - задумчиво протянул эмир. – Печально, что ты лжешь мне, хотя я не давал тебе для этого повода.
Вор вскинул голову, испуганно глядя на правителя, и попытался вскочить на ноги, но только судорожно дернулся под холодным взглядом мужчины.
- Егирет, конечно, велик, но все же представляет собой, по сути, большую пустыню, в которой нет лесов. А если и есть, то не настолько большие, чтобы блуждать в них три недели. Это первые твои две ошибки. Третьей ошибкой стал выбор родины, потому как Инени, властвующий по оба берега Рила вот уже двадцать лет, не позволяет чужеземцам жить на территории своего государства больше месяца. А ты не похож на коренного егиртянина. И четвертое… Человек, прожив в одной стране годы, начинает перенимать традиции местных жителей и их привычки. Например, скрещивать ноги, садясь на ковер, выказывать уважение хозяину дома, входить в комнату первым. Итак, повторяю свой вопрос: кто ты? И в этот раз жду ответа, хоть немного похожего на правду.
Сердито скрипнув зубами, Насреддин все же признал свои ошибки. Но говорить эмиру правду все равно не собирался, вынуждая себя придумывать новую версию событий, которой правитель мог бы поверить. Ему не подходили ни северные племена, чей цвет волос был подобен укрывающему их земли снегу, ни племена запада, чьи воины славились умением орудовать тяжелыми топорами в бою, а воры – десятками гибнуть на плахах. Следовало так составить свою ложь, чтобы правда в ней успешно прикрывала собой ложь, и это требовало времени. Раздумывая над ответом, Насреддин украдкой разглядывал расслабленно откинувшегося на подушки мужчину, подмечая, как шаровары обрисовывают длинные стройные ноги, как блестит от пота бледная грудь в вырезе халата, как тонкие пальцы ненавязчиво оглаживают края чаши, словно лаская ее. Эбул вел себя как подобает победителю, уверенному в поражении противника, но… Что-то в Эбуле смущало вора, привыкшего составлять свое мнение о людях по незначительным деталям. Казалось, эмир сдерживает свои движения, стараясь не сорваться и не махнуть рукой чуть шире положенного или отбросить со лба неровную челку… И, говоря о традициях, сам нарушил основное правило гостеприимства, не предложив гостю подарок.
- Ты не Эбул! – внезапно дошло до Насреддина, заставив подпрыгнуть на месте от переизбытка чувств.
- У тебя есть доказательства? – насмешливо поинтересовался Ланьлин, торопливо проверяя маску и уважительно склоняя голову перед наблюдательностью парня. Впрочем, и этот свой промах он собирался обернуть в свою же пользу. – Любой во дворце подтвердит, что перед ним правитель Пустыни. Если вообще станут слушать пойманного вора.
- Ты не эмир… Не знаю, кто но…
- Так ты поможешь мне? – внезапно перебил Насреддина мужчина, подаваясь вперед и удерживая вора за руку. – Ты же боролся против Эбула, а теперь, когда на троне Пустыни другой…
- Но как?
- Я расскажу тебе одну историю, - Ланьлин вернулся на место, видя, что парень не собирается немедленно бежать прочь. – В далекой Ильдии, где река Панг омывает своими водами плодородные берега, а леса столь густы и опасны, что не каждый человек рискнет ступить туда в одиночестве, жила семья. Отец, мать и сын. И все бы было тихо и мирно, если бы отец не был искуснейшим воином своего племени, способным ударом сабли перерубить ствол самого толстого дерева. Именно его и выкупил молодой эмир из сопредельного государства, посулив за верную службу самую великую драгоценность, которую можно добыть в бою. А мальчик ждал и верил, что однажды папа вернется богатым, и они смогут построить себе новый дом вместо разваливающейся хижины, а он – взять в жены девушку из соседней деревни, что каждый день смотрит на него глазами лани с другого берега великой реки. Вот только мать умерла от лихорадки, не дождавшись супруга, а девушка вышла замуж за другого юношу. И вернувшийся отец погиб на руках мальчика, принеся вместо богатства сердце своего врага. Ведь ему никто не сказал, что это и есть – самая великая награда в бою. Для жителей Пустыни, конечно.
- Откуда ты все это знаешь?! – вскинулся Насреддин, крепче сжимая пальцы на чаше. Он раньше не верил в людей, способных прочесть чужие мысли, но, похоже, самозваный эмир владел этим искусством в совершенстве.
- Думаешь, ты единственный, с кем случилась подобная история? В рядах янычар это обычная практика: знающие молчат, понимая опасность правды, а незнающие первыми бросаются в бой, ослепленные своей жадностью, - Ланьлин очень жалел, что действительно не умеет читать мысли, но логика вполне заменяла это умение. – Хотя, пожалуй, ты первый из мстителей, кому удалось так близко подобраться к правителю. И если бы не Обул, ты вполне смог бы вонзить кинжал, спрятанный у тебя за поясом, в сердце лжеца.
- Ты все знаешь… Откуда?
- Разум, друг мой, оружие куда как более опасное и действенное, нежели клинок или стрела. И бьет обычно гораздо точнее руки, - эмир с легкой улыбкой протянул руку, касаясь пальцами начавших краснеть лучей закатного солнца, словно струн тара. Воспитанное с детства умение любоваться красотой природы помогало ему примириться с сухостью и однообразием Пустыни. Россыпь золотых бликов на вершинах барханов, оранжево-алой змеей подчеркивающая темнеющую синеву неба. Дрожание воздуха, заставляющее розовые мазки восхода танцевать на своих ладонях. И все же Ланьлину до боли не хватало пастельных тонов своей родины, усыпанных нежными лепестками цветущей вишни… - Ты хочешь изменить этот мир?
- Что? – вор с изумлением наблюдал, как меняется лицо эмира, смягчаются черты, как он становится кем-то другим. Жестким, расчетливым, холодным, совсем не тем мужчиной, что забирал его отца из дома. – При чем тут Я?
- Этому народу нужен человек, в которого он может верить. Который своим примером покажет им путь к свободе и… укрепит мою власть.
- Так значит, все это ради твоей пользы? – Насреддин жестко рубанул воздух в том месте, где секунду назад рука эмира ловила последние солнечные лучи.
- Разве ты не хотел отомстить Эбулу за своего отца?
- И чего же ты хочешь? – эмир змеей скользнул ближе к вору, нашептывая ему на ухо свой план. Со стороны могло показаться, что двое любовников обсуждают очередную игру, но…
На Пустыню опускалась ночь, таяли последние искры на песчинках гребней барханов, а Ланьлин, предвкушая скорую победу, подумал, что Эбул должен насладиться его триумфом.
Автор: Tyrrenian
Рейтинг: NC-17
Жанр: думаю, ангст.
Дисклеймер: все мое)
Размещение: низя. Буду сильно ругаццо и кидаться тяжелыми тапками
По заявке Nekomate
1-3
скрываясь под маской
часть 1-2
Часть 1. Эмир
Эмир неторопливо поднимался по узким ступеням смотровой башни, брезгливо отряхивая руки от грязи подземелий. Все в этой стране казалось ему грязным, чрезмерным: роскошь, сладость, боль, вся жизнь в целом. Но теперь это была его страна, его государство. И беседа с пойманным вором натолкнула правителя Пустыни на идею по укреплению собственной власти. Слишком долго Диван водил за нос своего господина, подсовывая неопытному мальчишке, каковым его считали, по большей части надуманные проблемы и принимая законы исключительно для собственной выгоды. Тогда как эмира с детства воспитывали прежде всего заботиться о своем народе и уже после – о его слугах. А тех, кто нарушал закон, - карать по всей строгости, не взирая на возраст и положение. Именно это и собирался сделать в ближайшем будущем Ланьлин. Но все позже, а сейчас…
Черные барханы в зыбком мареве солнечного пекла недовольно гудели, предчувствуя скорые перемены, но лишь бессильно бились о стены дворца. Пустыня впервые столкнулась с таким явлением, когда ее ставленник в мире людей является одновременно двумя разными мужчинами и, вместе с тем, не существует в природе. Луноликий эмир, взошедший на смотровую площадку дворца, или презренный раб, скорчившийся в одной из многочисленных комнат гарема. Стихия в растерянности предпочла ненадолго затаиться, давая себе время выяснить истину.
Тогда как Ланьлин недовольно осматривал свои новые владения. Ему не нравилась удушающая жара, тяжелый запах роз, пропитавший весь дворец от вершин минаретов до фундамента, пустопорожнее бормотание слуг, мешающее разглядеть суть в вычурной вязи слов. Но больше всего мужчине не нравилось отношение людей к Пустыне.
Сколько крови они пролили, чтобы удовлетворить тупую жадность стихии, чтобы вселить в нее жестокую душу, требующую с каждым разом все больше? Сколько труда они вложили в каждый клочок земли, практически вымаливая жизнь у той, кто этого не достойна.
Эмир зло прищурился, словно пытаясь разглядеть за линией горизонта границу между мертвым песком и плодородной почвой. Следовало усмирить раздобревшую на хрупких плечах людей силу. Пусть жестокостью, пусть смертями многих и многих, но правитель планировал научить подданных не просто поклоняться Пустыне, а использовать ее дары себе во благо без страха отдать в качестве выплаты долга самое дорогое. Подчинять свои жизни стихии мужчина считал недостойным человека.
В его народе издревле почитали воду и огонь как два вечно противоборствующих начала, создавших внутри себя все живое. И все же никому и в голову не приходило обожествлять их, принося жертвы и строя храмы, они были помощниками, друзьями, но никогда не правили душами и умами народа. Сила должна либо служить либо быть свободной. Так учили Ланьлина с детства, эту же истину он собирался раскрыть жителям Великой Пустыни. Ибо не она, а люди, ее населявшие, привели страну к вершинам мировой политики, заставив другие страны считаться с собой.
К сожалению, пришедший к власти Эбул не понимал и десятой доли этой правды, предпочтя спрятаться от реальности в своих загадках и наслаждениях. Тонкие шелка, дурманящие ароматы, водоворот вопросов и ответов утянул наследника престола настолько глубоко, что он не видел ничего вокруг.
«Хотя хозяином он был гораздо лучшим, чем я», - пришлось признать эмиру, вспоминая прохладу гарема и прикосновения мужчины к собственной коже. Как и в его далеком прошлом.
Тогда, двадцать лет назад, он, так же как и Эбул попался на удочку ушлого обманщика, ни за грош продав самого себя и свой трон. Обширные, плодородные земли, мудрый народ, почитавший своего господина, магия предков – все это в один день оказалось в руках безликого странника, попросившегося однажды на ночлег во дворце, да так в нем и оставшийся. Взбалмошный и недалекий в то время мальчишка, Ланьлин с интересом общался со странным немым мужчиной, чье лицо всегда было скрыто маской. Он выучил язык жестов, чтобы иметь возможность «слушать» рассказы странника о далеких странах и дивных существах. Он забросил государственные дела, проводя все время со своим новым другом… Которого со временем стал считать братом, отвергнув предупреждения родных. Юный император считал себя богом среди людей, позабыв о том, что и богам нужно быть осторожным, ступая по белому пуху облаков. За что и поплатился.
Разве мог пятнадцатилетний юноша соперничать с тем, кто всю свою жизнь посвятил отбиранию чужих судеб и лиц? В ту ночь, когда Ланьлин примерил на себя маску, ему удалось бежать прочь из дворца лишь при помощи духа-хранителя семьи. Как дракон сумел разобраться в хитросплетении связующих раба и господина нитей и жестов – загадка, но мальчишка получил свободу от пленителя. Правда, лишившись навеки возможности получить свою жизнь обратно.
Потому пришлось потратить пятнадцать лет на то, чтобы изучить тонкости мастерства создания масок под чутким руководством старого дракона, и еще пять – на поиски подходящей личины. Воины, торговцы, слуги – никто из них не заинтересовался немым мальчишкой, считая его простым рабом. А потому Ланьлин был вынужден терпеливо ждать своего хозяина. И, как выяснилось позже, награда стоила стольких мучений.
Теперь перед эмиром простиралось могущественное государство, требовавшее жесткой руки и справедливого сердца, и Ланьлину хотелось верить, что заветы предков, навечно отпечатавшиеся в памяти, помогут ему удержать власть в своих руках.
Теперь он будет осторожен, подпуская к себе только одного человека – немого раба. Как ни странно, но отныне эмир мог доверять лишь своему главному врагу, желавшему ему гибели сильнее прочих.
- Все мы проиграли в этой битве, - зло прошептал взвывшей Пустыне Ланьлин, - теперь вопрос в том, кто сумеет извлечь из этого выгоду…
Заперев дверь, эмир сел на жесткий, покрытый слоем черного песка пол смотровой площадки, закрыв глаза и пытаясь очистить сознание от ненужных мыслей. Сколько он уже не общался с Учителем, увлекшись охотой за своей маской? Пожалуй, со дня знакомства с Эбулом, когда дракон подтвердил верность выбора. А ведь раньше они разговаривали почти каждый день, была бы только возможность расслабиться и помедитировать. Неужели все могло измениться за столь короткий промежуток времени?
Не найдя пути в храм Неба, Ланьлин поначалу испугался, что забыл дорогу к источнику своей силы и теперь обречен вечно блуждать среди духов и призраков по миру грез. Но через мгновение, оказался перед длинным подвесным мостом, уходящим за горизонт, под которым бесились в вечной схватке темно-серые грозовые тучи, изредка пронзая дощатый настил ветвистыми молниями. Вдобавок, со всех сторон на хрупкую конструкцию то и дело обрушивали свою мощь северный и южный ветра, заставляя мост раскачиваться и извиваться подобно змее. Драконы звали это «дорогой к себе». Через противоречия, через неожиданно возникающие препятствия, через собственный страх. На том конце моста путника ждало новое испытание.
Ланьлин уверенно шагнул на скрипучие доски, в первый момент испуганно ухватившись руками за скользкие от холода и влаги канаты. Забавно, ведь еще месяц назад он мог преодолеть весь путь с закрытыми глазами. Правда, тогда на нем не было маски эмира, а значит, не было чувств и мыслей другого человека.
«Пожалуй, Эбул оценил бы этот фокус», - усмехнулся эмир, отпуская канаты и делая еще один шаг.
Сколько пришлось пережить наследнику Пустыни, сколько пройти? Знать, что за всякое важное решение он будет расплачиваться жизнями близких и родных, потерять право на любовь, первым принимать на себя удар презрения и ненависти. И при этом, Эбулу было даровано все, о чем только могли мечтать простые смертные: власть, богатство, свобода. Пожелай правитель исчезнуть с небосклона правителей, ему достаточно было просто шагнуть навстречу своей госпоже, отдав брату все то, что ненавидел сам.
Каждый шаг давался с трудом: все-таки Эбул был всегда оставался простым человеком, не способным сдерживать собственные чувства в узде, позволяя им раздирать себя на части. И теперь эмиру приходилось прикладывать недюжинные усилия, чтобы удержаться на опасно трещащих досках моста и не быть сбитым вниз порывами ветров. Но сложнее всего было бороться с желанием обернуться, нарушая главное правило дороги, и посмотреть, что же он оставляет, упорно шагая к знаниям. Любопытство, бывшее основной чертой Эбула, оказалось слишком сильным. Настолько, что Ланьлину пришлось на несколько минут остановиться, схватившись за канаты, и крепко зажмуриться, загоняя как можно глубже столь неуместную эмоцию.
И тогда вперед вышел страх. Тот самый, с которым эмиру уже приходилось бороться, сбегая из собственного дворца в маске раба. Эбул боялся очень многого. Потерять брата, нарушить запреты Пустыни, ослушаться заветов отца… не найти своей дороги. За этим страхом он не видел самого главного, что могло бы разом решить все проблемы: себя самого. Как будто бродил густом тумане, затянувшем все пространство моста в молочно-белое марево. Теперь Ланьлину приходилось ступать наощупь, рискуя каждое мгновение промахнуться и рухнуть вниз. Собственно, вся наша жизнь – сплошной риск, опасный путь по хлипкому мосту над бездной.
Эбул так и остался ребенком, предпочитающим с умильной улыбкой сидеть на одном конце моста, и не делающим попыток пробраться на другой. Зачем, если вокруг него и без того было так много загадок? Правда, на большинство из них он нашел бы ответы, просто заглянув в себя и поняв, что руководит его чувствами и поступками. Пожалуй, именно из-за нежелания взрослеть и необходимости скрывать это от окружающих мужчина зачастую казался слишком холодным. Как град, просыпавшийся на измученного слишком длинным путешествием Ланьлина.
Возможно, эмир прошел уже несколько километров, а возможно так и топчется на одном месте, пытаясь пробиться сквозь заслоны и стены, построенные другим человеком. и от этой мысли неуемное любопытство вновь скользнуло острыми коготками по сердцу, вселяя страх и ужас. Что если он никогда не дойдет? Что если он действительно ошибся на этот раз и пришел к ловушке, так похожей на дорогу к храму? Ведь раньше мост не превышал в длину пары шагов, а ветра едва ли были способны сдуть с досок сухой лепесток лотоса…
Сцепив зубы, Ланьлин тряхнул головой, прогоняя наваждение, и упрямо зашагал вперед, уже держась за скользкие канаты. Пусть и весьма иллюзорная, но поддержка в дороге. И, как ни странно, идти стало легче, по крайней мере, ноги больше не скользили по доскам.
Еще один вдох – и еще один шаг. Кожу щипало от холода и ударов тяжелых градин, от ветра на глазах выступили слезы, мгновенно повиснув на ресницах льдинками, а пальцы почти не разгибались, казалось, навечно заключив в крепкое кольцо канат.
Но, к счастью, мост кончился чуть раньше, чем эмир решил сдаться. И в то же мгновение под ногами зашелестела трава, слегка покалывая стеблями и листьями босые ступни, вышедшее из-за облаков солнце мягко обогрело измотанного путешествием человека, а легкий ветер бережно приласкал, залечив мелкие ранки на лице и руках. До безумия хотелось лечь на землю и позволить себе отдохнуть, наслаждаясь тихим шепотом природы вокруг.
«Хорошо, что хоть испытания здесь никогда не меняются», - грустно улыбнулся Ланьлин и, сцепив зубы, двинулся дальше. Останься он на этой поляне чуть дольше, и слуги через некоторое время нашли бы на смотровой площадке труп своего господина, а в гареме – его немого раба. Остановка на этом пути стоила слишком дорого.
Чем дальше шел эмир, тем легче становились его движения, тем меньше он касался земли ногами, поднимаясь все выше к небу. Пришлось до крови прикусить губу, дабы вернуть самого себя на землю, не позволяя хитроумной ловушке утянуть себя в небеса, где нет ничего, кроме бездушной пустоты. Когда-то Ланьлин едва не поддался на эту уловку, с огромным трудом сумев пройти первые два испытания. Но тогда рядом с ним был Учитель, сумевший объяснить мальчишке всю опасность слабости. Что толку подниматься выше неба, если там человек не стоит и солнечного луча?
Еще несколько шагов и поминутных отмахиваний от излишних сейчас мыслей, и эмир предстал перед высоким храмом Неба, сотканным из тончайшего шелка волос госпожи Воды, из трепещущих на ветру перьев из шлема господина Огня, из сокровенных желаний и грез человечества. Здесь можно было получить ответы на любые вопросы, здесь можно было встретиться с богами лично, здесь мудрые драконы бережно охраняли сердце мира. Именно в этом храме Ланьлин никогда не смог бы найти своего Учителя.
Потому он свернул, не доходя до белоснежных ступеней, в сторону цветущего сада и неторопливо побрел по усыпанной мягкими лепестками дорожке меж старых вишен. Там, в самой глубине, стояла увитая зеленой лозой беседка, в которой и ожидал своего ученика единственный дракон, способный посещать мир людей. когда-то он отказался от статуса Бога, избрав свой собственный путь, но все же благоволил к отпрыскам императорской семьи, часто помогая им в трудных ситуациях.
- Я уже и не ждал увидеть тебя вновь, Ланьлин Сяосяошэн, - насмешливо протянул невысокий старик в грязно-сером драном балахоне. Кто бы мог подумать, что могущественное существо предпочтет именно этот облик всем прочим, кроме, пожалуй, истинного?
- Я выполнил последнее задание, Учитель, я нашел свою маску, - поддавшись на мгновение нетерпеливости, свойственной Эбулу, эмир поспешил порадовать дракона своими достижениями, опустив все приличествующие моменту приветствия. Что не ускользнуло от внимания духа:
- Кто из вас кем управляет? Ты носишь маску менее суток, а уже поддаешься ее силе.
- Все не так! Просто… Просто путь по мосту оказался труднее, чем я ожидал.
- Так всегда и бывает. Дорога к себе редко оправдывает наши ожидания, как и любое другое испытание силы воли. И все же… Боюсь. Что ты ошибся с маской, Ланьлин. Она не для тебя.
Эмир в гневе крепче сжал кулаки, подаваясь вперед, чтобы высказать дракону все, что пережил за эти годы: страх, отчаяние, усталость, безнадегу, разочарование. Он готов был смириться с тем, что маска не подходила ему, но слишком устал быть никем, чтобы так просто отказаться от предоставленного ему судьбой шанса. Ланьлин хотел объяснить Учителю, что Эбул не ценил имеющуюся у него силу, власть, отдав предпочтение развлечениям и праздности. И как всегда, хватило одного только взгляда старого духа, чтобы сбить с ученика спесь и заставить задуматься над своим поведением.
- Я действительно пока слабо контролирую маску. Но со временем научусь, обещаю. И разве это не делает меня точной копией Эбула, раз я могу даже не задумываться над чувствами?
- Станет ли бабочкой муха с раскрашенными крыльями? – насмешливо усмехнулся дракон. – Но опасаюсь я не этого… Сможешь ли ты удержать свою маску, оставаясь самим собой?
- Я справлюсь, - как всегда, во время беседы с Учителем Ланьлин не был уверен ни в чем, но показывать этого не собирался. – Мне слишком дорого досталась эта маска, чтобы потерять ее из-за своей слабости.
- Ты так ничего и не понял, - удрученно покачал головой дух и. развернувшись к эмиру спиной, уселся за чайный столик.
Что же, встреча была окончена, дракон сказал все, что хотел. Теперь дело было только за самим эмиром.
- И, Ланьлин, - бросил ему вслед Учитель, - дорога по мосту всегда будет такой, пока ты не разберешься в себе и не подчинишь маску окончательно.
- Я понял, Учитель, - прошептал эмир уже в жаждущий зной Пустыни. Что же, настало время самому строить свою судьбу.
Часть 2. Казнь.
Жаркие солнечные лучи пробивались сквозь резные наличники окон, расчерчивая полы чуть размытыми узорами теней. Пустынный зной исходил, казалось, даже от прохладного вина, неустанно подливаемого слугами в чаши собравшихся. И пусть Алрах запрещает правоверным пить, но при такой погоде сок перебродивших ягод оставался единственным спасением. Ланьлин с тоской вспомнил ледяную воду горных ручьев, искристый снег на вершинах гор, овевающую тела прохладу своей столь далекой родины. Отныне ему предстояло привыкнуть и полюбить все то, что он так ненавидел в эмирате.
- Мой господин, - учтиво склонился перед эмиром визирь, раскрывая свиток с очередным приказом, - вы должны подписать разрешение на торговлю зерном в поместьях Мехдишехра, иначе область погибнет от голода.
- Почему у них нет своего зерна? – недовольно поинтересовался эмир, ставя на приказе свою печать.
- Джинны, - слащаво улыбнулся один из советников. – Те самые, из-за которых вы едва не погибли. Они полностью уничтожили весь урожай, лишив жителей Мехдишехра воды и пищи.
- В таком случае, отчего мы отправляем им так мало? – Ланьлин быстро пробежался по строкам приказа, старательно запоминая цифры и условия договора.
- Больше нет, мой повелитель, - сложил руки на толстом брюшке советник, расслабленно откидываясь на подушки.
- Нет? Скажи мне, аль-Нахиб, а сколько подвод зерна ты собрал со своих полей в этом году?
- Восемьдесят, - ответил старик, нахально глядя в глаза правителя. – Но себе оставил лишь четыре, дабы прокормить семью и гарем, а все остальное продал.
- Вот как? А в казну отдал, как и всегда, пятьсот золотых?
- Конечно.
- Мой господин, - поспешно вмешался визирь, - у нас еще очень много вопросов, требующих немедленного решения…
- Сегодня Я буду решать, какие вопросы требуют решения, а какие могут подождать, - отрезал правитель, хмуро оглядывая советников.
Унизанные кольцами и перстнями пальцы, обилие золотых браслетов и ожерелий с россыпью драгоценных камней, дорогие халаты и шальвары, пропитанные потом от царившей в зале духоты. Каждый из собравшихся здесь был владельцем, по сути, небольшого государства в государстве, устанавливая в вверенных им владениях свои законы. И обычно эмир не совал нос в дела советников, позволяя им творить, что угодно. Обычно. Сейчас же Ланьлин был настроен разом изменить сложившиеся порядки к лучшему. По крайней мере, на какое-то время, пока не придумает новое средство регулирования и управления.
- Гейдар, - эмир повернулся к опешившему от грубого обращения визирю, - есть ли в зиндане воры, помимо того, что поймал Обул?
- Есть… Мальчишка, - растеряно пожал плечами мужчина, неторопливо сворачивая заготовленные на сегодня приказы и распоряжения. В том, что сегодня бумаги не понадобятся, он не сомневался ни секунды, лишь раз взглянув на столь резко переменившегося эмира.
С пяти лет визирь подмечал в юном наследнике избыток мечтательности, привычку уходить в себя, пропуская мимо ушей даже самое важное, но, будучи верным слугой Пустыни, всеми силами старался помочь Эбулу справиться со столь нежеланными обязанностями государя. К сожалению, мальчишка не понимал заботы о себе, предпочитая работе и выполнению долга пустые развлечения. Теперь же все было иначе. Словно ветер, меняющий направление посреди черных барханов, изменился и эмир. Из задумчивого, вечно витающего в облаках, он стал резким, жестким и, что беспокоило визиря больше всего, безжалостным. Таким, как был его дед, хладнокровно вырезавший свою семью в обмен на неограниченную власть. К счастью, Пустыня была милостива к своим детям и забрала к себе тирана сразу после рождения наследника. Но повторения тех времен визирь не желал.
- Гейдар! – окликнул мужчину эмир, судя по напряжению в голосе, не в первый раз. – Я приказал привести вора сюда.
- Слушаюсь, мой господин, - поспешно поклонился визирь и торопливо вышел из овеянной гнетущей тишиной залы, чтобы отдать приказ слугам.
Ланьлин же в это время с едва заметной усмешкой оглядывал советников, прикидывая, кто из них будет удостоен его пристального внимания завтра. В его стране не было места правлению отъевшихся старых чурбанов, способных думать лишь о том, как урвать себе кусок побольше. Следовало дать понять каждому, что настало время перемен, когда даже с простого раба будет требоваться многое. Те, кто сумеет приспособиться, останутся, остальным… Им эмир приготовил весьма незавидное будущее.
- Мой господин, вор, - сообщил вернувшийся визирь и занял свое место по правую руку от правителя.
А в зал, где заседал высокий Диван, вошел, звеня тяжелыми цепями, тощий мальчишка лет одиннадцати, до черноты перемазанный в саже и грязи. Ланьлин хмыкнул, припоминая, что появился в этом дворце примерно в том же виде.
- Как тебя зовут, вор? – пленник вздрогнул от резкого голоса эмира, как от удара плетью, но все же нашел в себе силы еле слышно прошептать:
- Шамси…
- Солнечный, значит, - Ланьлин удовлетворенно разглядывал тонкие черты лица воришки, густые длинные ресницы, полные губы, коротко остриженные иссиня-черные волосы. Мальчишка не оправдывал своего имени ни на каплю, но вполне мог послужить целям правителя. – Что ты украл?
- Персик…
- И все? – обычно стража не опускалась до бегавших по базару детей, которые частенько таскали фрукты с прилавков невнимательных торговцев. Когда ловили, конечно, проводили воспитательную работу, пару раз хлеща плетьми по тонким спинам, но не больше. Тем удивительнее был тот факт появления в зиндане именно такого вора. Мальчишка же, словно уловив сомнения эмира, вдруг принялся говорить:
- Мой повелитель! Прошу вас, пощадите меня! Я взял лишь один гнилой персик из корзины, который Сани и сам бы выбросил позже! Я никому не сделал зла…
Глядя в удивительно чистые, странного золотого цвета, глаза мальчишки, Ланьлин почти пожалел, что решил втянуть его в свой план. Но после вспомнил, кем теперь является, и взмахом руки приказал страже заткнуть пленника. Что те и сделали с похвальной быстротой.
- Я верю, что ты никому не желал зла, Шамси. Но зачем ты тогда украл, а не дождался, пока торговец действительно выбросит персики на улицу?
- Просто кушать очень хотелось, - неожиданно доверчиво прижавшись к одному из стражников, всхлипнул мальчишка.
- Твои родители тебя не кормят?
- У меня нет родителей, мой господин. Я живу в доме старой Каримы, но нас слишком много, чтобы она могла прокормить всех.
- Нас? – эмир бросил взгляд на отчаянно зевающих советников, выбрав еще две кандидатуры к завтрашнему представлению.
- Бабушка Карима позволяет бездомным жить в своем доме, - пояснил мальчишка.
- Благородная женщина, - наградил воришку теплой улыбкой эмир. – Думаю, мы можем помочь ей, выделяя из казны каждый месяц по сто золотых.
- Благодарю вас, о мудрейший! – с радостной улыбкой на заплаканной мордашке рухнул на колени Шамси. – Да продлятся твои дни бесконечно!
- Не стоит благодарить меня раньше времени, - отмахнулся Ланьлин и приказал слугам. – Вымойте его и накормите. Завтра утром он понадобится.
Глядя вслед довольному мальчишке, эмир холодно просчитывал свои дальнейшие шаги. Первое, показать, что закон един для всех: и для бездомного сироты, и для самого правителя Пустыни. Второе, наказать действительно виновных. Третье, заручиться поддержкой подданных. И, пожалуй, последнее было самым трудным во всем плане.
- Мой господин, - подал голос с подушек советник Муталиб, - не думаю, что казна может позволить себе такие траты. Одна старая женщина – еще куда ни шло, но если ты продолжишь раздавать деньги всем подряд, то тебе будет нечего платить слугам и стражникам.
- Ты прав, - кивнул Ланьлин, пряча злую улыбку, - поэтому платить этой женщине ты будешь из своего кармана. И не вздумай обмануть меня.
Пока шокированные советники приходили в себя после столь необычного заявления эмира, он взял у визиря все приказы, быстро подписав лишь те, что считал нужными. Мелочи вроде очередного разрешения роскийским торговцам развернуть рынок в одном из отдаленных городов страны, не стоили обычно затрачиваемого на это времени.
- И, Гейдар, прикажи подготовить помост для казни к завтрашнему утру, - не удостоив советников и взгляда, эмир двинулся к выходу из залы.
- Казни? Я думал, вы решили наградить мальчика…
- Но он ведь украл, - улыбнулся напоследок Ланьлин, торопясь прочь из душной залы в прохладу купальни. Рядом с водой ему всегда легче думалось. Опять же, стоило посетить Учителя…
Утро следующего дня означилось для жителей столицы призывом на главную площадь города. Уж что-то, а казни народ любил и воспринимал исключительно как развлечение, не забывая, впрочем, тихонько ругать правосудие за чашей кумыса. Потому уже через два часа после утренней молитвы на площади и яблоку негде было упасть среди возбужденно гомонящей толпы. О том, что эмир будет лично судить базарного вора, знали все. загадкой оставалась только личность преступника и причины, побудившие правителя снизойти до такой мелочи. Слухи ходили самые разные, начиная с того, что вор на самом деле украл нечто ценное из дворца, и заканчивая сказочной историей о юноше, пожелавшем у джина сам дворец эмира, который дух и предоставил глупцу вместе с самим господином Пустыни, стражниками и зинданом, в котором тот вскоре и оказался. Слышавший большую часть историй со своего трона на помосте Ланьлин едва сдерживал смех, все больше поражаясь человеческой фантазии. Впрочем, вскоре ему стало не до смеха – на помост взошел испуганный и растерянный Шамси, недоверчиво глядя в лицо того, кто так подло обманул его накануне. Толпа ошеломленно притихла, предчувствуя нечто необычное.
- Мой народ! – эмир протянул к людям руки ладонями вперед, демонстрируя свою открытость и честность перед ними. – Каждый из вас – честный горожанин, соблюдающий пост и свято блюдущий законы нашей страны! Но некоторые считают себя выше закона и слова Алраха, осмеливаясь лгать мне в лицо и обворовывать вас, – люди на площади зашептались, не до конца понимая смысл этой речи, а присутствовавшие на этом же помосте советники нервно теребили пояса с туго набитыми кошельками. – Этот юноша, - Ланьлин указал на сжавшегося от страха Шамси, - украл у достопочтенного Сани гнилой персик, мучимый голодом. И я скорблю от осознания того, что лишь одна старая женщина взяла на себя смелость помочь голодающим детям, в то время как вы заботились лишь о себе. Достопочтенная Карима будет получать каждый месяц по сто пятьдесят золотых лично от советника Муталиба, - толпа взорвалась радостными криками и восхвалениями справедливости господина. Так что эмиру пришлось ждать около минуты, пока люди выплеснут всю свою радость. Настала пора для второго акта. – Но все же, Шамси нарушил закон, и я не могу смотреть на это сквозь пальцы, - жители города недоуменно затихли, а мальчишка слабо рванулся из захвата стражников. – Воровство карается отрубанием рук, и это закон. Истина, провозглашенная самим Алрахом, единая для всех. Потому я приказываю привести в исполнение наказание для Шамси, базарного вора, немедленно.
Сначала среди внезапно повисшей над площадью тишины раздался детский плачь, болезненно резанувший по ушам, а следом за ним закричали и люди, выказывая свое возмущение произволом эмира. Дети в этой стране считались даром Алраха, высшей наградой человеку за все его страдания, и потому столь демонстративное наказание бездомного ребенка не могло не вызвать неудовольствие народа. Кто-то требовал немедленно отпустить Шамси, кто-то кричал, что во всем виноваты власти, кто-то просто бездумно орал, грозно потрясая кулаками, когда зареванного мальчишку тащили к палачу.
К счастью. именно такой реакции и ожидал Ланьлин, устраивая это представление. Потому спокойно повторил, когда его первые слова потонули во всеобщем крике:
- Что же, вы правы. Правы. Мальчик не заслужил столь суровой кары за мелкий проступок. Но закон есть закон, и я обязан наказать Шамси только для того, чтобы у него не было больше соблазна красть. Посему я увеличиваю выплату Кариме до ста пятидесяти золотых в месяц и смягчаю наказание, - эмир повернулся к застывшему каменным изваянием пленнику. – Какой рукой ты ешь?
Не совсем понимая смысл вопроса, воришка все же поднял правую руку и тут же резко одернул ее, словно боясь, что палач отрубит именно ее.
- Хорошо, - кивнул Ланьлин. – Тебе отрубят кончик мизинца на левой руке в наказание за преступление, и после этого мои лекари исцелят твою рану. Надеюсь, ты надолго запомнишь, как карается воровство.
Наблюдая за чуть успокоившимся Шамси, самостоятельно положившим руку на плаху перед растерянным палачом, эмир краем глаза следил за недовольными этим выступлением советниками. Они даже и не подозревали о своей роли в происходящем, а народ внизу разочарованно гудел. Конечно, они были бы возмущены, если бы ребенку действительно отрубили руки, но почти полное отсутствие наказания заставляло сожалеть о своих недавних выкриках, и многие потянулись домой. Впрочем, представление только начиналось.
Дождавшись, пока целители уведут ревущего от боли Шамси во дворец, Ланьлин вновь поднялся с трона, приказав стражникам окружить помост и никого не выпускать.
- Воровство должно быть наказано! – толпа вновь развернулась к эмиру, недоумевая, где он нашел еще одного преступника. – И если кражу персика или даже драгоценностей мы можем простить, пожалев ребенка, то обворовывание собственного народа должно караться по всей строгости закона, без послабления и снисхождения к возрасту и статусу преступника. Аль-Нахиб! – толстый советник вздрогнул, но все же вышел вперед, растерянно глядя на правителя. – Вчера ты сказал, что из восьмидесяти подвод зерна ты оставил себе лишь четыре, – мужчина кивнул, не понимая смысла речи эмира. – А в казну отдал всего пятьсот золотых.
- Как и каждый год, - аль -Нахиб пожал плечами.
- Тогда как закон говорит, что ты обязан отдавать десятую часть со всей своей прибыли, - Ланьлин хищно улыбнулся, глядя в стремительно бледнеющее лицо советника. Толпа на площади, поначалу внимательно прислушивавшаяся к разговору, вдруг возмущенно загомонила, обвиняя толстяка во всех грехах. – Так кто же ты, как не вор?
- Я верну!
- За все годы службы? – ехидно поинтересовался эмир и тут же бросил. – Отрубить руки. Обе. И подать мне составленный вчера список.
На списке было восемь имен, посему к полудню толпа уже активно обсуждала вопрос: как же Эбул будет править, имея всего четырех советников? И сам правитель Пустыни торопливо направлялся к тюрьме, с целью серьезно поговорить с еще одним вором.
Часть 3. ВорЧасть 3. Вор.
Шагая по полутемным коридорам подземелья, оранжево-серым в свете редких чадящих факелов, эмир с улыбкой прокручивал в голове утреннее представление на площади. Все вышло как нельзя лучше: напуганные внезапными обвинениями советники послушно выполняли все приказы, не делая даже попыток оправдаться растеряв всю свою спесь и высокомерие. Правда, двое особо сообразительных пытались бежать с помоста, но были остановлены стражей, получившей возможность не церемониться со слугами народа, а потому не стеснявшейся наносить болезненные удары по беглецам. К середине дня на помосте осталась лишь усыпанная драгоценными камнями чалма одного из советников, перепачканная в крови и песке. Даже воры не покусились на этот символ богатства, предоставив слугам разбираться с мусором.
Конечно, Ланьлин понимал, что во второй раз так легко избавиться от неугодных ему приближенных не получится: оставшиеся в Диване станут еще осторожнее и хитрее, укрывая свои преступления с тщательность прячущего в горячих песках добычу фенека. Но, не смотря ни на что, для второго дня новой власти результаты были просто великолепны. И пусть эмиру теперь предстояло много работы, чтобы окончательно очистить ряды царедворцев от грязи и собрать новый Диван, каждый член которого понимал бы необходимость и выгоду в заботе о процветании всего государства, на его губах блуждала довольная улыбка победителя.
- Ты выглядишь счастливым, Эбул, - сидевший в зиндане вор вскинул голову, разглядывая склонившегося над отверстием правителя. Как ему удалось разгадать личность посетителя, глядя против света, загадка, но она волновала Ланьлина меньше всего. – Неужели казнить невинного мальчишку оказалось столь весело?
- Я бы не сказал, что он абсолютно невинен. Все же это была кража, пусть и не стоящая уделяемого ей внимания, - усмехнулся эмир, облокачиваясь на прутья решетки. Зиндан представлял собой глубокую яму в форме кувшина с узким горлышком и абсолютно гладкими стенками, не позволявшими узнику выбраться на свободу без посторонней помощи. Так что за свою жизнь правитель опасался менее всего. – Не желаешь выбраться на поверхность и поговорить со мной лицом к лицу?
- Если бы я хотел оказаться рядом с убийцей, я прыгнул бы в яму, полную ядовитых змей, - хмуро огрызнулся парень, отходя к противоположному краю своей темницы. – И кто придумал построить зиндан внутри дворца?
- Были прецеденты побегов при помощи ковров-самолетов, - Ланьлин откровенно забавлялся беседой со своим пленником и благодушно отвечал, понимая, что вопрос был обращен не к нему, но к делу переходить не торопился.
Парень оказался интересен не столько своим бесподобным талантом к воровству, сколько абсолютным бесстрашием и ненавистью к эмиру. Которую, кстати, и не собирался скрывать. Как будто имел какие-то личные счеты к человеку, правившему страной на протяжении семи лет. Собственно, правитель Пустыни не особо и беспокоился о мнении безродного бродяги относительно своей персоны, но это могло помешать его планам, а значит, требовало тщательно изучения. И новой маски…
- И да, мальчик жив и абсолютно здоров, - затронул эмир единственную общую на данный момент тему, - если тебя это все еще беспокоит.
- Конечно, жив, - жестко усмехнулся из тени вор, - ты же «всего лишь» лишил его последнего шанса выжить.
- Допустим, потеря кончика пальца не слишком отразится на его будущем… Разве что воровать не будет даже по мелочам, - беспечно отмахнулся Ланьлин, видя, как удивленно распахнулись глаза пленника. – Может, все же поговорим наедине?
Подметая землю полами накинутого на плечи халата, вор растеряно разглядывал спину невозмутимо шествовавшего к выходу из темницы эмира. Казалось, что господин не боится ни удара в спину, ни возможного побега столь наглого преступника, посмевшего покуситься на драгоценности правителей. А ведь ранее подобный проступок карался незамедлительным отсечением головы, и лишь потом проводился суд, на котором выяснялась степень вины осужденного. Негласный закон был нарушен когда эмир с равнодушной усмешкой выслушал хриплые обвинения Обула и тут же удалился, приказав кинуть вору еды и воды, чтобы тот смог дождаться его возвращения.
- Как же тебя зовут, вор? – неожиданно подал голос правителя, заметив, как все сильнее нервничает пленник. Этот парень был нужен ему живым и по возможности здоровым, чтобы провернуть задуманное. Хотя конечно, главным оставалось доверие, завоевать которое было очень непросто. Потому-то Ланьлин и решил для начала ограничиться взаимовыгодным сотрудничеством, надев на лицо маску строгого, но справедливого господина.
- Насреддин, - не желая раскрывать своего истинного имени, вор предпочел назваться именем случайного знакомого, также славного своими проделками, порочащими семью эмира.
- Хорошо, - кивнул Ланьлин, впрочем, не поверив парню ни на мгновение, - у меня есть к тебе деловое предложение, Насреддин. Согласишься – я отпущу тебя и позволю заниматься воровством дальше. Откажешься… Что же, рано или поздно каждый вор будет пойман и наказан за все злодеяния.
- Что если ты отпустишь меня, а я сбегу?
- Кажется, ты забыл, что Пустыня сделает все, что я пожелаю. В том числе и казнит беглеца лично, - эмир бесстыдно лгал. Как ни старался он разобраться в тонких взаимоотношениях правителя и госпожи, так и не понял самого главного – что же связывало их, вынуждая преступать через свои желания во имя блага другого? Как песок течет сквозь клепсидру, так и сознания двух неотъемлемых состояний Пустыни были связаны между друг другом. Пожалуй, слишком крепко, чтобы кто-то третий мог бы управляться со стихией без помощи ее подопечного. Но одним из первых правил, которые пришлось выучить рабу маски – всегда думать лишь о том, что важно в этот момент. Потому Ланьлин тряхнул головой, прогоняя неуместные мысли. – Так как? Ты согласен?
- Я не могу согласиться, не зная условий сделки, - неохотно отозвался вор, чувствуя, как неспешно захлопывается у него за спиной дверь ловушки. Тонкой и изящной, словно шелковый платок на бедрах танцовщицы, но прочнее и опаснее стали янычарского ятагана. И, к сожалению, сделать он ничего не мог, не понимая, с какой стороны ожидать подвоха.
- Справедливо, - с улыбкой согласился эмир, входя в большую светлую залу для собраний Дивана. Еще не выветрился дух крепкого вина, привезенного с холодного севера и отдающего колким льдом на языке, так приятно охлаждавшим горло в жару, и тяжелый аромат роз и сандала окутывал каждый вдох вязкими струями. Кое-где на подушках виднелись темно-красные пятна, а сбитые ковры лишь довершали картину хаоса. И только солнечные лучи мерно и равнодушно рисовали световые узоры на стенах и полу залы, отражаясь слепящими бликами в забытых слугами чашах. – Присаживайся.
Тщательно осмотревшись на предмет спрятавшихся среди многочисленных колонн и ниш стражников, вор неохотно сел на прохладный пол, вытянув ноги перед собой. Короткая жилетка, едва прикрывавшая плечи от солнечного жара, грязные изорванные штаны, мягко обвивавшие ноги, но не стеснявшие движений, перетянутые плетеной лентой черные прямые волосы.
- Где твои родители? Неужели они одобряют воровство, вопреки законам Алраха? – гостеприимно подлил вина Насреддину мужчина. Чем больше он выпьет, тем легче будет развязать ему язык, выведав нужные сведения.
- Мои родители погибли, когда мне было пять лет, - принялся разглядывать искусную чеканку на своей чаше вор, не торопясь поднять ее, приветствуя хозяина дома. Ланьлин прищурился, сдерживая улыбку, и едва пригубил напиток, выискивая новые подтверждения своей идеи. – Тогда в Егирте был страшный голод, и многие города опустели за считанные дни. Люди резали собак, кошек, не избежали смерти даже храмовые животные, которых толпа разодрала в клочья буквально за минуты. Соседка, сойдя с ума, убила собственную дочь и питалась ее сырым мясом. Не знаю как, но я решился бежать прочь, уйдя в лес ночью и проблуждав там около трех недель. А потом вышел к Ливам, где и жил еще полтора года, подворовывая на рынке, потому как работать не мог по малолетству. Меня поймали, изгнали из страны и отправили на все четыре стороны. Вот так…
- Так значит, ты живешь в Пустыне с семи лет?
- Да. Ворую, но только для того, чтобы выжить.
- Печально, - задумчиво протянул эмир. – Печально, что ты лжешь мне, хотя я не давал тебе для этого повода.
Вор вскинул голову, испуганно глядя на правителя, и попытался вскочить на ноги, но только судорожно дернулся под холодным взглядом мужчины.
- Егирет, конечно, велик, но все же представляет собой, по сути, большую пустыню, в которой нет лесов. А если и есть, то не настолько большие, чтобы блуждать в них три недели. Это первые твои две ошибки. Третьей ошибкой стал выбор родины, потому как Инени, властвующий по оба берега Рила вот уже двадцать лет, не позволяет чужеземцам жить на территории своего государства больше месяца. А ты не похож на коренного егиртянина. И четвертое… Человек, прожив в одной стране годы, начинает перенимать традиции местных жителей и их привычки. Например, скрещивать ноги, садясь на ковер, выказывать уважение хозяину дома, входить в комнату первым. Итак, повторяю свой вопрос: кто ты? И в этот раз жду ответа, хоть немного похожего на правду.
Сердито скрипнув зубами, Насреддин все же признал свои ошибки. Но говорить эмиру правду все равно не собирался, вынуждая себя придумывать новую версию событий, которой правитель мог бы поверить. Ему не подходили ни северные племена, чей цвет волос был подобен укрывающему их земли снегу, ни племена запада, чьи воины славились умением орудовать тяжелыми топорами в бою, а воры – десятками гибнуть на плахах. Следовало так составить свою ложь, чтобы правда в ней успешно прикрывала собой ложь, и это требовало времени. Раздумывая над ответом, Насреддин украдкой разглядывал расслабленно откинувшегося на подушки мужчину, подмечая, как шаровары обрисовывают длинные стройные ноги, как блестит от пота бледная грудь в вырезе халата, как тонкие пальцы ненавязчиво оглаживают края чаши, словно лаская ее. Эбул вел себя как подобает победителю, уверенному в поражении противника, но… Что-то в Эбуле смущало вора, привыкшего составлять свое мнение о людях по незначительным деталям. Казалось, эмир сдерживает свои движения, стараясь не сорваться и не махнуть рукой чуть шире положенного или отбросить со лба неровную челку… И, говоря о традициях, сам нарушил основное правило гостеприимства, не предложив гостю подарок.
- Ты не Эбул! – внезапно дошло до Насреддина, заставив подпрыгнуть на месте от переизбытка чувств.
- У тебя есть доказательства? – насмешливо поинтересовался Ланьлин, торопливо проверяя маску и уважительно склоняя голову перед наблюдательностью парня. Впрочем, и этот свой промах он собирался обернуть в свою же пользу. – Любой во дворце подтвердит, что перед ним правитель Пустыни. Если вообще станут слушать пойманного вора.
- Ты не эмир… Не знаю, кто но…
- Так ты поможешь мне? – внезапно перебил Насреддина мужчина, подаваясь вперед и удерживая вора за руку. – Ты же боролся против Эбула, а теперь, когда на троне Пустыни другой…
- Но как?
- Я расскажу тебе одну историю, - Ланьлин вернулся на место, видя, что парень не собирается немедленно бежать прочь. – В далекой Ильдии, где река Панг омывает своими водами плодородные берега, а леса столь густы и опасны, что не каждый человек рискнет ступить туда в одиночестве, жила семья. Отец, мать и сын. И все бы было тихо и мирно, если бы отец не был искуснейшим воином своего племени, способным ударом сабли перерубить ствол самого толстого дерева. Именно его и выкупил молодой эмир из сопредельного государства, посулив за верную службу самую великую драгоценность, которую можно добыть в бою. А мальчик ждал и верил, что однажды папа вернется богатым, и они смогут построить себе новый дом вместо разваливающейся хижины, а он – взять в жены девушку из соседней деревни, что каждый день смотрит на него глазами лани с другого берега великой реки. Вот только мать умерла от лихорадки, не дождавшись супруга, а девушка вышла замуж за другого юношу. И вернувшийся отец погиб на руках мальчика, принеся вместо богатства сердце своего врага. Ведь ему никто не сказал, что это и есть – самая великая награда в бою. Для жителей Пустыни, конечно.
- Откуда ты все это знаешь?! – вскинулся Насреддин, крепче сжимая пальцы на чаше. Он раньше не верил в людей, способных прочесть чужие мысли, но, похоже, самозваный эмир владел этим искусством в совершенстве.
- Думаешь, ты единственный, с кем случилась подобная история? В рядах янычар это обычная практика: знающие молчат, понимая опасность правды, а незнающие первыми бросаются в бой, ослепленные своей жадностью, - Ланьлин очень жалел, что действительно не умеет читать мысли, но логика вполне заменяла это умение. – Хотя, пожалуй, ты первый из мстителей, кому удалось так близко подобраться к правителю. И если бы не Обул, ты вполне смог бы вонзить кинжал, спрятанный у тебя за поясом, в сердце лжеца.
- Ты все знаешь… Откуда?
- Разум, друг мой, оружие куда как более опасное и действенное, нежели клинок или стрела. И бьет обычно гораздо точнее руки, - эмир с легкой улыбкой протянул руку, касаясь пальцами начавших краснеть лучей закатного солнца, словно струн тара. Воспитанное с детства умение любоваться красотой природы помогало ему примириться с сухостью и однообразием Пустыни. Россыпь золотых бликов на вершинах барханов, оранжево-алой змеей подчеркивающая темнеющую синеву неба. Дрожание воздуха, заставляющее розовые мазки восхода танцевать на своих ладонях. И все же Ланьлину до боли не хватало пастельных тонов своей родины, усыпанных нежными лепестками цветущей вишни… - Ты хочешь изменить этот мир?
- Что? – вор с изумлением наблюдал, как меняется лицо эмира, смягчаются черты, как он становится кем-то другим. Жестким, расчетливым, холодным, совсем не тем мужчиной, что забирал его отца из дома. – При чем тут Я?
- Этому народу нужен человек, в которого он может верить. Который своим примером покажет им путь к свободе и… укрепит мою власть.
- Так значит, все это ради твоей пользы? – Насреддин жестко рубанул воздух в том месте, где секунду назад рука эмира ловила последние солнечные лучи.
- Разве ты не хотел отомстить Эбулу за своего отца?
- И чего же ты хочешь? – эмир змеей скользнул ближе к вору, нашептывая ему на ухо свой план. Со стороны могло показаться, что двое любовников обсуждают очередную игру, но…
На Пустыню опускалась ночь, таяли последние искры на песчинках гребней барханов, а Ланьлин, предвкушая скорую победу, подумал, что Эбул должен насладиться его триумфом.
@темы: скрываясь под маской, заявка, слеш, фентези
-
-
30.05.2010 в 01:39-
-
30.05.2010 в 04:02-
-
30.05.2010 в 10:39небольшая просьба. Напишите, кому что осталось неясным в процессе прочтения, чтобы я по ходу поясняла
-
-
30.05.2010 в 11:18-
-
30.05.2010 в 11:22-
-
31.05.2010 в 11:16-
-
31.05.2010 в 11:30-
-
01.06.2010 в 13:58-
-
01.06.2010 в 14:00-
-
01.06.2010 в 14:05-
-
01.06.2010 в 14:13-
-
01.06.2010 в 14:15-
-
04.06.2010 в 20:18-
-
04.06.2010 в 20:23-
-
04.06.2010 в 20:37-
-
04.06.2010 в 20:39-
-
04.06.2010 в 20:42Nekomate главное, чобы скучно не стало. а то я все переживаю, что пора заканчивать с политическими дрязгами)
-
-
18.06.2010 в 22:04Абсолютно не на что не похожая!
Tyrrenian, я просто в восхищении!
С нетерпением жду продолжения
-
-
10.04.2011 в 00:58-
-
10.04.2011 в 08:54