Автор: Tyrrenian
Рейтинг: NC-17
Жанр: думаю, ангст.
Дисклеймер: все мое)
Размещение: низя. Буду сильно ругаццо и кидаться тяжелыми тапками
По заявке Nekomate
часть 7-87. Мосты
Под ногами шуршал, словно море, белоснежный песок парковых дорожек, усеянный опавшими вишневыми лепестками. И Ланьлин, теперь уже окончательно оставшийся в одиночестве, старался ступать именно по этим шелковым каплям, безжалостно орошая землю горьким соком. В душе горела пламенем обида на Учителя. За обман, за собственные заблуждения, за то, что тот так легко променял нерадивого ученика на служение в храме. Хотя разум и понимал, что дракону всегда были глубоко безразличны переживания и тревоги людей, все, что он делал для потерявшегося в мире мальчишки, было продиктовано скукой. Ему просто надоело ждать прощения своих собратьев, а потому Учитель развлекал себя играми с человеком.
Блуждая между усеянных крупными цветами деревьев, эмир в глубине души радовался тому, что разучился плакать. Хотя больше всего хотел сейчас вернуться в беседку и за чашкой зеленого чая излить дракону свои горести и обиды. Не для того, чтобы ткнули носом в ошибки, не для очередной нравоучительной беседы, оставляющей больше вопросов, чем ответов. Ланьлину всего лишь был нужен тот, кто сможет выслушать и налить еще чая.
Бело-розовые песчаные дорожки прихотливо изгибались, наверняка образуя сложный узор, а эмир с тоской думал о том, как ошибался все эти годы, принимая желаемое за действительное. Вся его вера, все поступки были продиктованы твердым убеждением в привязанности к нему старого дракона. Двадцать лет Ланьлин безропотно исполнял указания Учителя, постигал тайны искусства масок, наивно полагая, что следует совету друга. И совсем позабыл о том, что дружба для драконов понятие эфемерное, используемое лишь в разговоре с низшими созданиями вроде людей. Возможно, все дело в том, что потерявшему все мальчишке хотелось обрести хоть какое-то близкое существо, которому он мог бы довериться, а спустя годы это желание переросло в уверенность. И возможно, именно столь очевидное заблуждение помогло эмиру не сойти с ума за время путешествий по миру.
Теперь же все, что строилось долгие годы, рухнуло за пару мгновений беседы с Господином Настоятелем. Драконы мудры, но и они могут ошибиться. Драконы рассудительны и хладнокровны, но и они могут поддаться чувствам. То, что делало людей сильнее, убивало созданий мира духов вернее мечей и заговоров. Но самое главное – на самом деле Ланьлин всегда оставался один. Даже внимая речам Учителя, оттачивая свое умение отбирать маску другого человека, изучая повадки и мысли окружающих людей под пристальным надзором старика. И от этой мысли становилось только хуже.
Дойдя до небольшого сада камней, эмир с удивлением понял, что должен был выйти из парка давным-давно, а вместо этого проблуждал между деревьев несколько часов. Сама собой ему в голову пришла ироничная мысль о реакции слуг, не сумевших разбудить своего господина. Наверняка поднимется паника на всю Пустыню…
С ближайшей ветки сорвался и мягко опустился на плечо Ланьлина крохотный лепесток вишни, заставив эмира обратить внимание на царившее вокруг великолепие. Двадцать лет он потратил на переживания и метания, на никому ненужные уроки и медленное самоуничтожение. Но ни разу так и не огляделся вокруг. А вечно цветущий вишневый сад осыпался на землю нежно-розовым цветом, ложась на песок дорожек белыми слезами. Забавно, на родине Ланьлина в дни цветения вишни устраивали праздники, чтобы каждый житель мог отвлечься от забот и полюбоваться на природное великолепие… Зачем же драконы, покидающие свой Храм только в исключительных случаях создали для себя подобное совершенство? Чтобы знать, что за кружевными стенами есть красота?
Увлекшийся лишними мыслями эмир раздраженно тряхнул головой, сбрасывая наваждение. Все это был Эбул. Это бывший правитель Пустыни увлеченно разглядывал цветущий сад, это Эбул увидел несовершенство драконов, это ныне безмолвный раб гордо вышагивал по извилистым тропинкам парка, задевая белый песок полами своего одеяния. Тогда как Ланьлину досталось только принять изменившееся положение дел и покорно удалиться в мир людей, чтобы либо продолжить начатое, либо попытаться отыскать иной путь.
Как ни странно, мечтательный и безалаберный Эбул оказывался куда как лучшим правителем и человеком, чем Ланьлин. Пусть и проиграл ему свой трон, поддавшись пустому увлечению немым рабом. Избавившись от лишних мыслей, эмир быстро нашел выход из сада, оказавшись перед своим главным испытанием по пути к Храму. Вот только теперь наполненный негой и ароматами трав луг не мог стать препятствием для Ланьлина. И мужчина позволил себе расслабленно броситься навзничь в дурманящую голову своими запахами траву, не заботясь о пути назад. Он и без того безнадежно опоздал.
Все же не зря разнотравный луг драконы оставили напоследок как самое суровое испытание для вымотанных путешествием по подвесному мосту людей. Соблазн на мгновение оставить собственную цель и прилечь отдохнуть был велик, и не один, и не два путника уже попались в столь простую ловушку. Ведь так легко отбросить все и погрузиться в сладостную негу, и так трудно заставить себя подняться после. Потому Ланьлин никогда не позволял себе отдыха, торопился пройти этот участок пути как можно скорее. Возможно, в этом-то и заключалась его ошибка.
Но теперь, когда Учитель пропал в глубине Храма, бояться не вернуться или не дойти было глупо, и эмир позволил себе передышку. И вновь он с удивлением понимал, как восхищается многоцветьем и гармоничностью окружающего мира Эбул. Как будто не он рос среди драгоценных шелков и украшений, как будто не в его дворце расцветали всеми красками искусно вышитые ковры и платки наложниц, как будто не ему верные слуги были готовы преподнести любое сокровище мира. С растерянностью и недоумением Ланьлин понимал, что всего этого бывшему эмиру было мало. И попав в пусть придуманный, но такой живой мир, Эбул неизменно побеждал потратившего двадцать лет на месть киотца.
«Что если его чувства не были бессмысленными? – рассеянно думал Ланьлин, позволяя маске затопить свое существо искренним восхищением лугом. – Что если так и надо: жить собственными устремлениями, отдаваясь им целиком?»
Пусть даже это и было правдой. Но тогда почему же Эбул остался во дворце вместо того, чтобы, следуя своим желаниям, путешествовать по миру, познавая и разгадывая его? Он послушно исполнял навязываемую диваном волю, подписывая приказы и распоряжения. И при всем при этом стремился прочь от Великой Пустыни с ее монотонными красками и извечной жарой.
«Не так, - тут же поправил себя Ланьлин. – Он восхищался пустыней, любовался ею каждую секунду своей жизни, отыскивая среди горячих песков отдых для разума и души. Просто ему было мало только ее. Мало, чтобы охватить взором целый мир, и много, чтобы освободиться от ее власти».
Окончательно запутавшись в собственных выводах, эмир обхватил руками колени, подтягивая их к груди, и принялся бездумно смотреть за горизонт.
Колыхались на ветру травы, золотистыми колосками щекоча небо и подгоняя бегущие в нависающей сверху синеве облака. Где-то рядом серьезно и важно гудел крыльями жук, а с цветов то и дело срывались яркими лепестками бабочки. И эта, царившая повсюду тишина, была куда как более правильной, чем изящное совершенство вишневого сада в Храме. Потому что редко когда вечный праздник может оставаться ценным для заблудившегося в самом себе человека.
Ланьлин всю жизнь сравнивал себя с кем-то: отцом, о котором читал в трактатах, великими императорами, о которых так часто говорили учителя, драконами, которые изредка навещали своих подопечных. И каждый день жизни проходил в попытках стать кем-то из них. Стоя перед зеркалом, юный император часами отрабатывал жесты и выражения лица, представляя, как в скором будущем одним только взглядом поставит на колени стотысячную армию подобно Тинь Ван Линю. Уже после он бежал в дворцовую библиотеку, чтобы набрать там побольше свитков и гримуаров, дабы уподобиться мудрейшей Цинь Ли Тянь. Вот только строгий взгляд мальчишки не шел ни в какое сравнение с пылающим взором опытного убийцы, залившего дороги Киота кровью врагов. Вот только попытки прочесть хоть один из ученых трактатов проваливались на введении, наполненном таким количеством терминов, что юный император в ужасе откладывал свиток подальше.
И теперь, пройдя весь мир, потеряв все и даже больше, прожив пол жизни, Ланьлин по-прежнему продолжал сравнивать себя с другими. Точнее, с другим. Эгоистичный, безответственный, легкомысленный Эбул слишком быстро занял все помыслы Ланьлина. И мужчина сам не заметил, как все его поступки и решения основывались прежде всего на попытках доказать что-то лишенному своих масок эмиру.
Потому что под его руками Ланьлин оживал, даже находясь во власти собственного проклятья. Потому что он все же заботился о своих рабах так же как и о любых драгоценных вещах, вычисляя их стоимость не разумом, но телом. Потому что не смотря ни на что, Эбул всегда оставался прежде всего собой. И это, к огромному сожалению Ланьлина, вызывало уважение.
От того-то боявшийся повторения собственных ошибок бывший император допустил множество куда как более серьезных промашек. Восстановил против себя диван, даже заранее зная, что привыкшие к власти беи извернутся, но придумают способ отомстить эмиру. Приблизил к себе вора, поставив над ним впечатлительного и явно завороженного необычной для этих мест внешностью Насреддина Обула. Побоялся остаться без прикрытия и сберег в гареме своего главного врага – Эбула. Пусть тот и не был способен причинить вред мужчине.
Идти заведомо ложным путем, только бы не стать похожим на того, кто проиграл тебе собственную жизнь. Вот только… Теперь Ланьлин совсем не был уверен в том, что вышел победителем в этой войне. Пожалуй, он больше потерял, чем приобрел, не смотря на то, что все же сумел достичь поставленной цели.
Вся его жизнь была похожа на путешествие по подвесному мосту: часто попадались гнилые доски, скользили пальцы по влажным тросам, а под ногами бушевала смертоносная стихия. И каждый шаг императора, каждый вздох был ради одного – достичь противоположного берега. Но, к сожалению, увлеченный своим путешествием, Ланьлин не задумывался о том, что же ждало его за туманной неизвестностью. Он полагал, что сумеет найти ответ после, что все разрешится само собой, как это часто бывало в детстве. Но у судьбы были иные планы.
Вот и оказался некогда могущественный император сидящим в мире собственных грез на разнотравному лугу и размышляющим о бесполезности собственной жизни. Теперь смерть казалась лучшим выходом из ситуации.
Словно услышав мягкий голос Учителя, Ланьлин вскинул голову и рывком поднялся на ноги, инстинктивно расправляя плечи и стряхивая с халата налипшие за время отдыха веточки-листочки. Он раньше никогда не видел, чтобы мост приближался сам.
Но осыпалась в жадную пасть пропасти комьями земля, исчезали во влажном тумане цветы, испугано разлетелись насекомые, оставив Ланьлина наедине с самым главным испытанием пути.
Он проходил его множество раз, неизменно познавая других, отдавая дань уважения мудрости драконов, ограничивших путь веревочными перилами. Но ни разу император, повинуясь древнему правилу, не обернулся назад. До этого момента.
Там, где оканчивалась тень человека, на границе между сознанием и истиной, старые доски осыпались, золотистым пеплом падая в пропасть. До тех пор, пока не оставалось ничего. Ни поскрипывающих на ветру влажных поручней, ни рассохшегося дерева под ногами, ни памяти, ни мыслей. Что было, то прошло. Согласно заветам драконов прошлое нужно отринуть, вычленив крупицы знаний. Для почти вечных и всемогущих созданий ушедшие в небытие годы были лишь досадной помехой, засоряющей разум и отвлекающей от цели.
Но люди потому и не летают, что продали дар крыльев за возможность чувствовать и поддаваться слабостям. Мечты, умение наслаждаться малым и воплощать иллюзии в реальность заменили человеку небо. Потому ступая на возникшую под его ногой доску, Ланьлин с грустью вспоминал своего Учителя. Того, кто ошибся, не имея на это права.
Потому, шагая под ласковыми дуновениями ветра, император неспешно впитывал в себя каждое воспоминание. Колыбельная перед сном, с перезвоном золотых бубенцов и шорохом расшитого золотыми нитями кимоно. Водопад иссиня-черных волос, так несвойственных жителям Киота, неторопливо собирающийся в замысловатую прическу, обильно украшенную золотыми и рубиновыми заколками. Звон мечей и экономные, короткие замахи воинов, призванных отдать собственную жизнь за великого императора…
Сам Император. Статный светловолосый мужчина, облаченный в вышитое алыми драконами кимоно. Мудрый правитель и жесткий, безжалостный политик, поставивший на карту взрослых игр собственного сына. Человек, который измерял свою жизнь и жизнь окружающих понятиями чести. Вот только… Не дано было шестилетнему мальчишке разглядеть все нити сплетенной Императором паутины. От того и забился подросший наследник в еще слишком хрупких, но уже достаточно вязких путах сети.
В его жизни было много всего: счастье, радость, страдание, горе. И все же судьба распорядилась так, чтобы больше всего Ланьлину досталось равнодушия. Того, что убивает медленно и безболезненно, изнутри. Разъедает душу, ослабляя разум и плоть.
Теперь же, к изумлению Ланьлина, мир вокруг оживал, наполняясь запахами и красками. Не так, как на поляне-ловушке, заманивая и заставляя позабыть обо всем. Напротив. Каждый звук, каждый вдох в этом новом пространстве придавал сил двигаться дальше, бескорыстно даруя себя человеку.
С самого детства человек изменяется, подстраивается под догмы и правила своего окружения, запоминая и признавая имеющиеся правила единственно верными. Так вместе с внешностью изменяется разум, способ мыслить, способ жить. И если на далеком западе люди посвящают свои судьбы блеску отточенной стали и вою холодных вод океана, то жители киота предпочитали познавать себя и окружающий мир. Конечно, были войны, сражения, лилась по земле кровь. Но все же мало кто из киотцев ставил битвы и победы выше самопознания.
«Не умереть, оставаясь живым, а жить, даже умерев», - так учили Ланьлина учителя. Те, кто видел в ребенке не только символ власти Киота, но и просто потерявшегося в блеске императорского дворца мальчишку. К сожалению, их было слишком мало, чтобы воспитать из наследника личность. Большинство наставников предпочло ограничиться прописными истинами, не произведшими должного впечатления на принца. Долг, честь, правила – все это с годами стало настолько привычным и скучным, что появившийся во дворце Странник казался подарком Небес.
Необычный, столь непохожий на окружающих и вместе с тем знакомо мудрый и уверенный в себе, этот человек превратился из оставленного однажды переночевать на пороге кухни бродяги в лучшего друга, брата юному Императору. Ланьлин охотно принимал каждое предложение Странника, доверчиво следовал за молчаливым мужчиной, слушался только его. И сами собой забылись государственные дела, полностью перейдя в руки советников. И стал не важен трон и слова учителей о чести и долге императора. Только бы можно было провести лишний час в компании немого бродяги, любившего смотреть на закат.
Изменились привычки, повадки, манера речи. Казалось, даже мысли юного императора возникали по какому-то иному, нежели прежде, принципу. То, что было естественно до встречи со Странником, вдруг потеряло свой смысл. Теперь уже не наследник рода Сяосяошень прогуливался неторопливо в дворцовом парке. То был другой юноша: порывистый, язвительный, совершенно несдержанный на эмоции. И лишь одному человеку пришлись по нраву произошедшие перемены – Страннику.
Мужчина поддерживал каждое начинание юного принца: помогал с поиском давно запрещенных книг, поощрял шалости и проказы, пристально следил за каждым вздохом своего подопечного, боясь упустить хотя бы одну деталь. И стерег свою будущую маску от всех бед и напастей, какие только могли случиться с парнем. Как немому удалось убедить советников не отправлять помутившегося рассудком, как считали придворные, императора в один из отдаленных храмов для восстановления и лечения, неизвестно. Но только Ланьлин остался рядом со своим другом, и спустя несколько месяцев никто не удивился тому, что император сидел у ног безродного бродяги.
Впрочем, теперь Ланьлин понимал, что все произошедшее после стало закономерным итогом его собственных ошибок. Прежде всего, неумению быть собой, неспособности пройти свой путь до конца в одиночестве. Теперь уже трудно было сказать, что стало причиной этого: возраст или воспитание, основанное на подчинении и беспрекословном повиновении. Но император собственноручно отдал Печать и Свиток в руки самозванца, бежав под прикрытием жалостливого дракона.
Пожалуй, впервые в жизни Ланьлин задумался о правильности своих поступков. Как в прошлом, так и в настоящем. Да, он был несмышленым мальчишкой, когда попал под влияние Странника, но что мешало ему прислушаться к словам тех, кто действительно заботился о Киоте? Что мешало ему вспомнить наставления отца, раз за разом повторявшего, что для Императора всегда на первом месте должны стоять интересы подданных, и уже потом – богов и духов? В конце концов, что мешало ему хоть на миг задуматься об Эбуле и народе Пустыни?
Теперь же, стоя на шатком веревочном мосту тот, кто некогда назывался Императором, кто примерил на себя титул эмира, и недоуменной улыбкой оглядывался вокруг, не понимая, как он не нашел ответа раньше? Ведь простую истину раз за разом повторяли все вокруг, не стесняясь порой в выражениях. Отец, великий император и полководец, расширивший пределы Киота почти в полтора раза, ошибался, отдавая властителям земель лишь одно право – выбрать жизнь, полную служения своей стране, или смерть. Ведь сам он стремился лишь к одному – быть рядом с той, что однажды своим взглядом обрекла холодное сердце на вечное пламя. И каждый поступок, бой, вздох был посвящен великой императрице, подарившей своему господину наследника. И Ланьлин с отчаяньем понимал, что хочет того же…
- Мой господин! – первым, что увидел эмир, распахнув глаза, было обеспокоенное лицо старого советника. – Хвала Алраху, с тобой все в порядке! Ты спал так долго, что я позволил себе вызвать слуг и лекарей и целебными порошками и снадобьями, дабы изгнать из твоего тела хвори и проклятья.
- Спасибо, Гейдар, но мне ничего не нужно кроме покоя, - едва заметно улыбнулся правитель. – Хотя спал я действительно непозволительно долго.
Ошеломленные более чем странным поведение своего господина слуги растерянно наблюдали за удаляющейся в сторону гарема фигурой эмира. И только визирь хмурился, заметив разительные отличия во внешности человека, восседавшего на троне пустыни, до пробуждения и после него.
Часть 8. Дождь.
Пустыня всегда была заботлива и милостива к своим детям. Потому и орошали ее черные пески, приносящие жизнь и прохладу обильные дожди. Только раз за год, но изнывавшим от зноя и жажды обитателям страны этого хватало с лихвой. Разливались мутными серо-коричневыми потоками реки, вымывая каждый раз все новые русла среди грузно опускающихся под весом воды барханов, оголяли свои тонкие белесые корни деревья, набухали колкими почками верблюжьи колючки и кактусы. Дожди приносили с собой воду, но главное, они возвращали людям надежду. На то, что пройдет еще год, и небо вновь будет плотно обложено сизыми тучами, бережно пронесшими в себе сквозь пространство так необходимую влагу.
И мало кто знал, хотя, скорее всего, просто не желал знать, что после каждого сезона дождей не возвращались домой больше половины торговцев, рискнувших отправиться в путь, что то и дело после люди находили в песках тушки утонувших зверей, что не сумевшая вовремя добраться до логова дикая собака воет ночами на луну, провожая в последний путь погибших щенят. Эти факты укрывались Диваном бережнее военных секретов, оборачивались в слои лжи и недомолвок, погребались под грузом праздников и торопливых полевых работ. Лишь бы народ не паниковал понапрасну, лишь бы не легла на репутацию Дивана печать убийства. Ведь на самом деле… Эмир всегда предвидел дожди за месяц до их появления. Но куда простым подданным до тайн дворцов и прохладного шербета?
Обул никогда не любил дождь. Частично, потому что знал оборотную сторону могучей стихии, частично… Большую часть времени, проведенную в разлуке с братом, между ними стояла водяная стена. И бешено отсекая противнику голову, вспарывая сияющим на солнце или при лунном свете ятаганом вражеский живот, сжигая тела некогда живых людей на кострах, дей неизменно думал серых глазах эмира.
Для него Эбул всегда являлся олицетворением Черной Госпожи, ее верным сыном и ставленником среди людей, идеальным господином Пустыни. Вот только каждая попытка Обула сблизиться с братом, позволить себе чуть дольше задержать его в своих объятиях, неизменно оборачивалась болезненно хлещущим по сердцу ливнем. Тем, что дарует жизнь тысячам, убивая взамен сотни. Равно как и эмир, повинуясь давним традициям, всегда был готов пожертвовать верными слугами ради процветания страны. Пусть бы даже цель того не стоила. И его серые глаза, порой бывшие такими манящими и искристыми, в такие моменты превращались в отточенную сталь, в свинцовое небо стонущей под дождем Пустыни.
Теперь же все стало иначе. Обул по-прежнему с тоской думал о брате, мужчине, который ему никогда не достанется. Потому что таков закон, потому что Эбул уже сделал свой выбор, потому что мысли дея все время возвращались к другому. К тому, кто пришел вместе с первыми каплями дождя, ударившими едва слышной дробью по раскаленным стенам дворца, к тому, кто сумел вырвать Обула из порочного круга любви. Легкое касание длинных чутких пальцев, полуулыбка на губах, искренний смех в глазах – вор сумел украсть не только перстень дея, но и его ненависть, искусно вылепив из нее привязанность и симпатию. Потому, сидя на подушках у исчерченного дождевыми струями окна, Обул внимательно разглядывал спящего за шелковым пологом мужчину.
Гибкий, податливый, превращающий каждое мгновение вместе в непрестанную борьбу, Насреддин сумел заинтересовать дея. К сожалению, не настолько, чтобы воин пошел до конца. Поцелуи – жадные, многообещающие, на грани с болью. Касания – кожа к коже, обжигая, сливаясь, сгорая. Слова – грязные, пошлые, немыслимо возбуждающие… Но не больше. Обул так и не смог позволить вору скользнуть рукой под плотную ткань шаровар, ограничивая его движения только трением тел друг о друга. Возбуждающим, но явно недостаточным для обоих.
К чести Насреддина, он мужественно терпел, не оставляя, впрочем, попыток взять и эту крепость ловкостью и проворством. Даже спящий, мужчина, словно в насмешку над деем, выглядел до сумасшествия соблазнительно. Изящный, подобный кошачьему, изгиб спины, длинные стройные ноги, сейчас опутанные тонким хлопком простыней, ласково сжимающие ткань чуткие пальцы, приоткрытые словно в приглашающем жесте губы…
- Поверь, заниматься любовью куда как лучше, чем мечтать о ней, - вывел из состояния транса Обула насмешливый голос вора. – И я бы с удовольствием доказал тебе это.
- Поверь, любоваться вором в зиндане куда как лучше, чем им же в собственной постели, - фыркнул дей, отворачиваясь к окну.
- Поспорим?
Обул не заметил, как Насреддин оказался рядом, кончиками пальцев заставляя мужчину повернуть голову.
- Ты так привык любить эмира, что не можешь поверить в свои чувства к кому-то другому, - глаза вора, казалось, светились в полумраке странным мерцанием, больше свойственным кошачьим. – Чего тебе стоит хотя бы час пожить для себя?
Кто из них первым потянулся за поцелуем, мужчины так и не поняли, но уже спустя мгновение Обул ловил губами горячее дыхание вора, пронизанное насквозь прохладой дождя. Осторожно скользил пальцами по шее Насреддина, перебирая шелковистые пряди волос, так похожих на черный водопад. Обнимая, целуя, принимая ласки, дей не переставал восторгаться тем, кто по всем правилам должен был стать его врагом. Стоило вору чуть ослабить напор, и в голове Обула появлялись совсем неуместные мысли о том, что лучшим выходом было бы связать и посадить зарвавшегося преступника в зиндан, а с эмиром разобраться самому. Но в следующий миг, словно предчувствуя дурное, вор набрасывался на воина с удвоенной энергией, почти срывая с него тонкие шальвары и с довольным урчанием покусывая припухшие от поцелуев губы.
И снова болезненные касания, руками, губами, телами, друг друга. До синяков, до кровоподтеков, до глубоких царапин, заживить которые будет безумно трудно. Со стороны могло показаться, что они пытались прорваться сквозь тела друг друга, боролись в своей страной манере, пытаясь оторвать от противника как можно больший кусок. Ровно до того момента, пока Насреддин, заставив дея согнуть одну ногу в колене, не подался вперед пахом, позволяя чувствовать и чувствуя взаимное возбуждение. Сейчас Обул казался как никогда податливым, мягким, покорным. Совершенно непохожим на безмозглого стражника, гоняющего воров всех мастей по велению собственного брата. И таким он нравился вору куда как больше.
Потому, натолкнувшись в очередной раз на яростное сопротивление при попытке зайти чуть дальше, недовольно взвыл:
- Прекрати делать вид, будто не хочешь этого!
О том, что дышать под весом взрослого, непрерывно ерзающего, мужчины будет сложно, Обул раньше не задумывался, да и теперь терялся в собственных ощущениях, неосознанно подаваясь навстречу каждому движению вора. И только на грани помешательства сумел собраться с силами и ответить. Пусть не верно, зато честно:
- Хочу, но поклялся, что только он будет первым.
- Глупец, - Насреддин недовольно прикусил чувствительную кожу на шее любовника. – Забудь о своей клятве хотя бы на эту ночь.
- Ты излишне самонадеян, - прохрипел дей, легко подхватывая вора на руки и опуская себе на колени. – Но у нас есть иной выход…
- Ну, уж нет, либо ты мой добровольно, либо я возьму тебя силой.
- Кажется, ты слегка перепутал наши роли, - усмехнулся Обул, рывком сбрасывая Насреддина на пол и тут же нависая сверху.
Только игра, пусть и удивительно увлекательная. Приручить, овладеть, подмять под себя – главная цель их непрерывной борьбы, единственным правилом в которой было получить как можно больше удовольствия. И когда один из почти любовников на мгновение сдавался, второй делал все, чтобы заставить противника потерять голову от ласк и забыть о цели. Потому дей осторожно скользил пальцами по обнаженному телу Насреддина, задевая самые чувствительные точки, выдавшие себя едва заметным покраснением. А стоило вору не удержать стона, принялся повторять путь губами, вдыхая пряный, резковатый аромат его напряженного тела.
В прочем, для Обула не представляло проблем исполнить свое желание прямо сейчас, вырывая победу силой. Но слишком велик оказался соблазн услышать просьбу, мольбу о продолжении. И потому настойчивый поцелуй, и потому уверенное движение ладонью по внутренней стороне бедра, и потому казавшееся таким естественным, но слишком медленным, движение бедрами.
Насреддин откликался. Долгим хриплым стоном на покусывание сосков, невнятным вскриком на теплую влагу языка, облизывающего его живот, шумным дыханием сквозь упрямо сжатые зубы – на горячее дыхание у самого паха.
- К иблису, Обул! Давай же!
- Как ты невежлив с представителем правящей династии, - дольно усмехнулся дей, продолжая неспешные ласки и ловко уходя от попыток вора получить желаемое. – Но я готов простить тебя… в обмен на просьбу.
- Так и подохнешь, как пес шелудивый, девственником!
- Возможно, мне стоит прекратить? – многозначительно провел ладонью Обул по покрытому испариной телу вора от горла до бедер. И уже собрался было отстраниться, когда Насреддин с рыком потянул его на себя:
- Только попробуй, и я сделаю все, чтобы превратить твою жизнь в ад!
- Перед такой просьбой сложно устоять…
Пусть на губах Обула играла довольная улыбка, а руки уверенно оглаживали ягодицы любовника, разминая и позволяя ему расслабиться, но внутри что-то противилось происходящему. Все должно было быть совершенно иначе, без борьбы, без глупых клятв и обещаний, так, чтобы вор мог украсть не только деньги и драгоценности. Хотя бы один раз.
Но роли были распределены, и Насреддин совершенно бесстыдно выгибался навстречу ласкающим его рукам, все шире разводя ноги. Как будто, пытался получить гораздо больше, чем ему действительно было нужно. И Обул не смог удержаться от столь явного приглашения, с силой толкнувшись внутрь.
- Мой дей! – вломился в спальню Обула слуга, тут же испуганно застыв на пороге при виде переплетенных мужских тел. Не ново, но каждый раз неповторимо. Наверное, потому мальчишка-посыльный торопливо отвернулся и протараторил уже завешенной коврами стене. – С вашим братом что-то случилось. Лекари не могут разбудить его!
Насреддин протестующее вцепился пальцами в плечи рванувшегося прочь Обула, но не смог удержать перепугавшегося за жизнь брата воина. И так и оставляя лежать среди беспорядочно разбросанных подушек и ковров, раскинув широко ноги и бесстыдно лаская себя рукой:
- Либо помоги мне, либо катись отсюда к иблису, - рявкнул он на мальчишку, досадуя на так не вовремя заснувшего эмира. Хотя, как оказалось, слуги во дворце умели не только начищать полы до блеска.
Обул же, между тем мчался по коридору в залу собраний, распугивая попадающихся по дороге слуг своим неподобающим видом. Все же не каждый день можно было увидеть дея, пытающегося на бегу обмотать бедра тонким шелковым покрывалом, чтобы хоть как-то скрыть свое возбуждение. Но сейчас Обула меньше всего беспокоило мнение окружающих, куда как важнее было состояние брата. Или того, кто выдавал себя за него.
С первого дня становления их государства в обязанность дея входило ежеминутно следить за безопасностью правителя, расплачиваясь за малейшую царапину на коже венценосного родственника удесятеренной болью. Только душевные страдания эмира оставались при нем, не отражаясь ни на слугах, ни на безупречном лице. Потому-то Обул и торопился к месту происшествия, беспокоясь, пожалуй, впервые в жизни, только о себе. Возможно, все дело было в оставленном на полу его спальни воре, разгоряченном и почти покоренном, но страх последовать за братом не давал мужчине даже шанса осмыслить собственное поведение.
И воин бежал, разбивая грудью завесы дождя, прорывавшиеся в распахнутые настежь окна, оставляя влажные следы на коврах, снося на поворотах дорогие скульптуры и не сумевших увернуться слуг. А кожа на кончиках пальцев все еще горела от прикосновений к влажной от пота коже Насреддина, и зашедшееся при первом же поцелуе в сумасшедшем ритме сердце каждый миг грозило разорваться на клочки, отдавая тупой болью в солнечное сплетение, все больше сбивая и без того неровное дыхание.
Хотелось забыть обо всем, вернуться к иблисовому вору и закончить начатое. Очень редко душа и тело Обула сходились в своих желаниях, но никогда еще ему не приходилось прикладываться столько сил, чтобы перешагнуть через себя. Впрочем, дею помогало в этой борьбе еще одно желание – хорошенько встряхнуть эмира, надумавшего развлекаться в столь неподходящий момент.
Остановись Обул хотя бы на минуту, или будь он чуть менее возбужден, мужчина бы всерьез обеспокоился этой вспышкой гнева на брата, ранее бывшего центром мироздания. Ведь буквально несколько часов назад дей не задумываясь отдал бы свою жизнь по первой же просьбе Эбула. Более того, он отдал бы ее, увидев хоть одну слезинку в глазах брата, лишь бы вернуть на его лицо улыбку. И вдруг отдающая искренней злостью досада на эмира из-за какого-то жалкого вора, возомнившего себя ловким игроком на политической арене. Как будто Насреддин сумел стать для Обула повелителем и единственным господином.
Так, влекомый больше чувством долга и возможной расплатой за то, что не уследил за здоровьем эмира, дей ворвался в залу собраний. Едва не рычащий от злости, мокрый, взъерошенный, полуголый, он походил на шайтана со всеми его приспешниками, враз выбравшимися на землю, дабы покарать правоверных за все их грехи. Ворвался, чтобы натолкнуться на растерянных лекарей во главе с визирем, что-то втолковывающем почтенным старцам. И взбесился еще больше, не найдя даже следов брата:
- Где Эбул?
- Дей! – обрадовано воскликнул Гейдар, но осекся, увидев выражение лица мужчины. – Ты рассержен?
- Я вне себя, старик! Мне сказали, что наш эмир спит беспробудным сном, весь дворец стоит на ушах, а на самом деле все это было лишь неуместной шуткой?
- К сожалению, мы действительно долго не могли разбудить Эбула, потому и послали за тобой в надежде на подсказку. Но господин проснулся сам и… Я хотел бы переговорить с тобой наедине.
- Надеюсь, ты сможешь подождать, пока я переоденусь во что-нибудь более подобающее? – все же смог обуздать свой гнев Обул и заодно справиться с выскальзывающим из пальцев покрывалом, обмотав им бедра на манер рабов из южных стран. Хотя извиниться перед визирем за невежливое обращение даже не подумал, полностью увлеченный проблемой своего внешнего вида. К счастью, Гейдар был вовсе не против подобного нарушения правил и лишь благосклонно кивнул, отправляя мужчину обратно в свои покои.
И Обул торопливо зашагал в направлении собственной спальни, мысленно просчитывая, успеют ли они с Насреддином завершить то, что так удачно начали. Главное, чтобы вор не успел довести дело до конца в одиночку, так и не дождавшись возвращения любовника. Потому-то шаг дея был хоть и осторожным, но широким, стремительным. Настолько, что, распахнув двери в собственную спальню, он смог остановиться только в паре метров от сладко извивающегося в объятиях слуги Насреддина. И не сразу сообразил, что на месте увлеченно облизывающего плоть вора мальчишки должен был быть он.
Все же вор явно воспользовался магией, чтобы привязать к себе дея. Как иначе объяснить то, что вместо жестокого убийства изменника Обул несколько мгновений любовался сильным телом мужчины, почти наслаждаясь каждым его движением? Только спустя пару минут в голове воина прояснилось. Чтобы в следующий момент помутиться от боли, густо замешанной на так и не сошедшем до конца возбуждении.
Мальчишка-слуга так и не понял, что за сила отшвырнула его к стене, чувствительно приложив затылком к каменной кладке. Но, привыкший к творящемуся в последние месяцы во дворце безумству, он предпочел потерять сознание, и потому не видел разыгравшейся между мужчинами сцены.
- Ишак плешивый! – первый удар ногой пришелся по разгоряченному животу недоуменно пытавшемуся сфокусировать взгляд на дее Насреддина, заставив его с всхлипом согнуться пополам. – Дворовая шлюха!
Вору все же удалось увернуться от третьего удара, с хрипом откатившись в сторону.
- Иблис! – четвертый удар пришелся по спине прижимающего к груди сломанную руку мужчины. – Обул! Успокойся же!
Как ни странно, но хриплый оклик подействовал на дея, заставив его опустить занесенную для нового удара руку и отступить на шаг. Мгновение они рассматривали друг друга, тяжело дыша и пытаясь обуздать бушующие в сердцах страсти. И если вора хоть немного отрезвила боль в руке, то Обул просто запутался в столь быстро сменявших друг друга эмоциях и потому даже не пытался разобраться в произошедшем. Слишком много оказалось для него переживаний за короткий промежуток времени.
- Убирайся.
- Обул! Какого иблиса?
- Убирайся!
- О, Шайтан! Дай мне хотя бы объяснить!
Обул медленно сжал пальцы в кулак, пытаясь не сорваться и вновь не броситься на вора. Перед глазами, словно вытканная на веках стояла картина измены. Пусть Насреддин ничего не обещал дею, пусть сам дей ничего не требовал от вора, но отчего-то увидеть лишнее подтверждение мимолетности их связи оказалось слишком больно. И душу грело осознание того, что предатель все же получил по заслугам, не смотря на то, что сломал руку совершенно случайно. Зато именно этот факт позволил Обулу собраться с мыслями и произнести:
- Я выполню приказ эмира и буду следить за тобой. Но как только брат наиграется в интриги тебе не уйти от моего ятагана, вор.
- Идиот, - прошипел сквозь зубы Насреддин, - ты же сам пожалеешь, что прогнал меня.
- Убирайся.
Натягивая на все еще влажные плечи ентари, Обул смотрел вслед неловко перепрыгивающей с крыши на крышу фигуре. Вор то и дело соскальзывал, не привыкнув пользоваться лишь одной рукой, но все же удерживал в последний момент равновесие. Но хуже всего было то, что дей до зубового скрежета понимал верность сказанных Насреддином слов. Он уже жалел.
часть 9. МаскиЧасть 9. Маски
Порой один и тот же путь человек может преодолеть за пару минут и за несколько дней. И зачастую, все дело даже не в его нежелании приближаться к цели. Напротив, иногда само бытие сопротивляется этому. Чтобы не случилось непоправимого, чтобы не разрушилась хрупкая паутина судеб, чтобы каждый получил отмеренное ему. Либо просто для того, чтобы человек лишний раз обдумал собственное решение и еще больше укрепился в нем.
Наверное, в этот раз высшие силы решили все же обратить свое внимание на никчемных людей и преподать одному из них урок. Потому-то недолгий обыкновенно проход по прямому, как стрела, коридору к зданию гарема вдруг превратился в изматывающую дорогу. Подобную опасному шествию по мосту над пропастью. Также хлестали по лицу струи дождя и ветра, врывающиеся в окна, так же скользили ноги на пропитавшихся влагой некогда великолепных коврах, также билось сердце, заглушая все ускоряющимся темпом мысли и чувства. Вот только причиной всего этого теперь был не страх погибнуть. Как ни странно, больше всего эмира выбивало из колеи ожидание встречи.
Толкнуть тяжелые резные створки, впуская влажный воздух в наполненное ароматными маслами и шелками пространство гарема. Окунуться с головой в душистую тяжесть прогретого при помощи солнца и скрытых печей марева. Найти взглядом того, кто сумел победить, не выходя на поле боя. Как виноградная лоза сковывает своими стеблями камни, скрепляя их между собой прочнее любого раствора, как блестящая в каплях росы паутина опутывает отчаянно бьющееся тельце попавшего в ловушку насекомого, так Эбул сумел пробраться в разум бывшего императора Киота. Пробраться, чтобы взмахом ресниц разрушить все то, что так долго строил Ланьлин.
Тщательно выверенная, просчитанная до каждой секунды своего существования маска опадала серебристыми песчинками под ноги тяжело шагавшему по коридору мужчине. все мечты, надежды, планы пеплом кружили вокруг его головы, порождая во взоре мутные пятна и мешая определиться с направлением. Время опутывало руки и ноги свинцовым покрывалом, не дающим двигаться, дышать, жить. Как будто за секунды Ланьлин сумел постареть на несколько десятков лет. И сдавался этому иллюзорному возрасту, не желая бороться за самого себя.
Но был Эбул, в чьих руках вечный раб впервые был самим собой. Был Храм и Учитель, обретшие друг друга спустя годы. Была обратная дорога в мир людей и животных, легко и непринужденно показавшая всю бессмысленность затеи киотца. Можно примерить чужую маску, можно облачиться в чужую жизнь, но судьба все равно свернет к единственно верному для одного человека пути… Пусть даже для этого ей придется вывернуть своего подопечного наизнанку и провести всеми тропами ада.
Вот только первым, что встретилось эмиру, ворвавшемуся в гарем, было воздушное шелковое покрывало, так не вовремя сорвавшееся с перекладины и укутавшее мужчину, словно сеть. Пальцы бесполезно скользили по мягкой ткани, пытаясь сорвать этот отдававшийся в полутонах шелестом дождя кокон. И совсем неуместными показались надетые в порыве тщеславия драгоценности, будто по собственной воле принявшиеся цепляться то за одежду, то за покрывало, причиняя множество неудобств. Хуже всего было то, что Ланьлин потерялся в пространстве, не смотря на то, что мог разглядеть окружающее пространство сквозь тонкий шелк. Слишком заняты были его мысли попытками освободиться.
Наверное, потому он пытался противостоять робким рывкам ткани в сторону. Почти неосознанно ухватился за ускользавший шелк, упрямо потянув его на себя. Но в следующий момент все же выпустил из пальцев мягкую сеть, позволяя неизвестному освободить себя. и совсем не ожидал, что, вдохнув влажного воздуха, пронизанного теперь полумраком и прохладным ветром, наткнется на пустой взгляд серых глаз. словно это их сталь разрезала покрывало, освободив эмира.
- Эбул…
Он должен был вспомнить о своем рабе раньше и приказать ему помочь. Но так привык полагаться только на самого себя за годы странствий, что сейчас лишь растеряно взирал на побежденного уже повелителя Пустыни. И с удивлением осознавал одну простую истину.
Даже ненавидя, даже наслаждаясь поражением Эбула, даже играясь с его заточенной в безвольное тело раба душой, Ланьлин видел в нем прежде всего того мужчину, которого встретил несколько месяцев назад. Уверенного, сильного, мудрого, пусть и не годного к политическим играм. Человека, выиграть у которого можно было лишь обманом, потому как в честной битве вместить в себя всю его душу невозможно.
Первый поцелуй оказался неожиданностью для эмира. Только лишь прикосновение губ, не задрапированное тяжелым дыханием и ласкающими движениями языка и пальцев. Короткий миг, в который обыкновенно решается все. И Эбул решил. Чуть приоткрыл губы, горячо выдыхая в рот Ланьлиню, и покорно положил руки ему на плечи, отдавая инициативу. Мягкий, послушный, признавший собственное поражение и теперь наслаждавшийся его последствиями. Великолепный раб.
К сожалению, именно сейчас Ланьлин более всего хотел бы видеть рядом с собой высокомерного эмира, спокойно поднимавшего руку на тех, кто зависел от него. Потому что только побеждая раз за разом истинного правителя Пустыни, киотец чувствовал себя живым. И мужчина выказал неудовольствие поведением раба, чувствительно прикусив его нижнюю губу и удерживая рукой на месте. Вкус крови никогда не казался Ланьлиню хоть сколько-нибудь привлекательным, и в своих прошлых связях он всячески старался избегать его.
Но сдобренная пряным запахом пота горячая кожа шеи, дергающийся во время каждого невольного сглатывания кадык, легкая дрожь всего тела – с затаенным удовольствием эмир терся носом о самые чувствительные местечки на теле своего раба, изучая и запечатлевая в памяти каждый миг собственного превосходства. Благо, за стенами дворца не палило больше солнце, раскаляя каменную кладку, казалось, даже в самой глубине комнат, и на Эбуле не было одежды, кроме неловко намотанного на узкие бедра покрывала. Тонкая ткань ничего не скрывала, напротив, подчеркивая каждый изгиб красивого тела, и создавала удивительно гармоничный контраст с обнаженной кожей, больше подходящей фарфоровой кукле. Совсем не вовремя пришла в голову Ланьлиню мысль, насколько великолепно смотрелся бы Эбул на тяжелом темно-красном ковре среди бархатных подушек и вышитых золотыми нитями штор. Без украшений, без одежды – лишь отточенная сталь во взгляде и почти неестественная белизна кожи.
Такого Эбула хотелось покорять, подавлять своей силой, властью, вырывая терпеливыми ласками полный отчаяния стон. Но сейчас перед эмиром стоял совсем другой человек, никогда не бывший господином Пустыни. И Ланьлин все крепче сжимал в объятиях его расслабленное тело, словно пытаясь болью вызвать в нем сопротивление. Вот только игрушки не умеют противоречить своим хозяевам, безропотно принимая и любовь и ненависть.
Ланьлин и сам прекрасно помнил это ощущение. Когда нет возможности сопротивляться, оттолкнуть, ударить, когда не получается даже закричать, а сердце продолжает биться в размеренном темпе, мерно и непрестанно перегоняя по телу кровь. Тогда разум становится оружием, убивающим своего владельца вернее мечей, уничтожающим самого себя. И к сожалению, остановить этот процесс ударами и пытками невозможно.
С трудом мужчина заставил себя остановиться и отстраниться от замершего в его руках Эбула. И в который раз восхитился мудростью природы, создавшей удивительное существо, столь неотразимое в своей пустоте. Серые глаза. Просто серые. Не похожие ни на пасмурное небо за окном, ни на сверкающую сталь ятагана, ни на гранит высоких скал. Чистый, не замутненный чувствами и мыслями цвет. Тонкие губы. Розовые, чуть влажные от недавнего поцелуя, согреваемые размеренным дыханием. Кожа. Белоснежная, матовая, ни румянца, ни изъяна, лишь подчеркивающая общую пустоту картины. И русые волосы кажутся на этом фоне почти черными.
- Маска, - шепот сорвался с губ эмира, заставив раба вздрогнуть от неуместного сейчас звука. – Я знаю, что скрывается под ней… Но не могу не наслаждаться твоим безумием.
Тонкий ентари не спасал от шедшей от окна прохлады, но и не мешал Ланьлину ощутить тепло, исходящее от тела Эбула. Аромат дождя смешивался с запахом масел, пальцы то касались шелковистой кожи, то опускались на скрывающий бедра шелк, казавшийся сейчас отвратительно грубым.
- Ты ведь сам как эта пустыня, - в который раз наткнувшись на ткань, раздраженно одернул руку Ланьлин. – Только пески и небо, убивающая все живое жара… и ненависть. Вы же ненавидите здесь друг друга. За то, что другому достался поток прохладного воздуха. За то, что кто-то может услаждать свой взгляд свежестью зелени. За то, что некоторым позволено умереть до срока. Так же и ты… Не видишь собственной силы, не пользуешься предоставленными тебе возможностями, вместо этого убивая самого себя глупыми мечтами и надеждами. Тайны? Загадки? Да ты просто боишься ответственности и всячески пытаешься спрятаться за своими якобы интересами. Мальчишка. Трус…
Эбул не шевельнулся, когда эмир вдруг резко замахнулся для удара. Не двинулся, и когда мужчина поспешно отошел на пару шагов, не отрывая пристального взгляда со своего раба.
- И хуже всего то… Что я такой же, как и ты.
Теперь поцелуй был мягче, нежнее. Ланьлин едва ощутимо касался ладонями плеч Эбула, согревая бледную кожу своим теплом, но не оставляя на ней следов. Скользил губами по губам, лишь слегка задевая их, но не настаивая на большем. Неосознанно пытался прижаться к рабу теснее, но постоянно одергивал себя. Потому очень скоро поцелуй стал пыткой. Хотелось ощутить плавное перетекание мышц в руках, сбившееся дыхание на губах, нетерпеливые касания на коже. Но вместо этого раб продолжал безучастно стоять, чуть прикрыв глаза и не делая даже пыток ответить. До тех пор, пока Ланьлин не решился осторожно обхватить руками тонкую шею Эбула, поглаживая большими пальцами его скулы и подбородок. Жар на ладонях, касающихся шеи, прохлада на кончиках пальцев, скользящих по коже лица – раб все же осмелился поднять взгляд на своего господина.
- Ты же не прогонишь раба, однажды переигравшего тебя? – эмир слишком поздно заметил, насколько сильно дрожал его голос, и поспешил исправить собственную неловкость еще одним поцелуем. Под самый подбородок, между челюстью и горлом, ловя губами удивленный вздох и гладкость кожи.
В следующий момент Эбул сам выгнулся навстречу ласке, невесомо касаясь плеч своего господина. подрагивание пальцев, едва ощутимое сквозь ткань ентари, ускорившее свой бег сердце, неуверенный шаг навстречу, чтобы стать еще чуть ближе. И эмир, наконец-то получивший награду за свои труды, неспешно опустился перед рабом на колени, жарко дыша на дорожку волос, уходящих от пупка к паху. Просто потому что так было правильней. И Эбул смог спокойно скользить руками по плечам мужчины, путаясь пальцами в прядях светлых волос.
Они все еще играли свои роли, осторожно ступая по тонкому подвесному мосту, отчаянно раскачивающемуся под шквальными порывами ветра, но уже реже касались скользких от влаги веревочных перил. И пусть за спинами осыпались бесполезной трухой гнилые доски, на середине мужчины должны были встретиться и либо рухнуть в бездну вместе, либо обрести уголок только для двоих.
Так раздражавшее Ланьлина шелковое покрывало было наконец-то сброшено на пол, и эмир продолжил ласки, по-прежнему едва касаясь тела раба. Подталкиваемый ненавязчивыми движениями рук Эбула, он мягко, невесомо целовал впалый живот, с неудовольствием отметив, что не следил за питанием своей маски, с улыбкой обвел языком чуть выступающие ребра, прикусив напоследок чувствительную кожу на боку. И с удовольствием отмечал, как смелее становятся движения Эбула, как все чаще и громче он дышит, неизменно срываясь на стоны.
- Ты поверишь мне, маска?
Маски не умеют говорить, но их поцелуи, сначала скованные и неловкие, а после слишком умелые для простой игрушки, зачастую говорят куда как больше. Равно как и стремление встать на колени рядом со своим господином. И как бы ни стремился раньше Ланьлин отобрать для себя жизнь у другого, Сейчас важным оказалось совершенно иное. Дышать, касаться, чувствовать. Пусть пока еще только телом, не позволяя душе откликаться на ласки Эбула, но уже искренне, не создавая из каждого движения искусной ловушки.
Привыкшему примерять чужие обличия Ланьлину было куда как проще сбросить совершенно ненужные сейчас маски, тогда как Эбулу понадобилось время – и еще один, уже требовательный и жесткий, поцелуй, - чтобы осознать их бесполезность. А в следующий момент он сам перехватил инициативу, опрокидывая киотца на пол и нависая над ним. Для того, чтобы повторить проделанный Ланьлинем путь от припухших от поцелуев губ к животу. Не пересекая пока черты, но уже подготавливая почву для продолжения.
Ланьлин послушно развел ноги, сжимая колеями талию Эбула, но был остановлен ироничной улыбкой раба. Недоумевая, что же он сделал не так, мужчина принялся торопливо прокручивать в голове все свои действия, пытаясь отыскать ошибку, но так и не находил ее. Зато разгадавший причину недоумения любовника раб многозначительно посмотрел на бьющий в центре залы фонтан, щедро расцвеченный лепестками роз. И вновь повернулся к замершему киотцу, пристально глядя ему в глаза.
Понимание пришло быстро:
- Я глупец, - улыбнулся Линьлин, легко перекатываясь вместе с напрягшимся от неожиданности рабом по полу и оказываясь сверху. – Тогда, у бассейна, тебе действительно понравилось...
Эбул слегка улыбнулся, выгибаясь под телом мужчины в стремлении почувствовать его каждой клеточкой, и, резко подавшись вперед, куснул медлившего с действиями любовника за шею. Так, чтобы не осталось следа, но ощущение зубов на коже продержалось как можно дольше. Все-таки Ланьлин изначально был его рабом и уже потом хозяином.
Уже после оба безумно жалели о том, что не смогли запечатлеть каждый миг этого дня, изорванного в клочья человеческой памятью и затмившим разум безумием.
Поцелуй. Пробирающий до самого сердца холод каменного пола. Отвлекающая внимание боль в затылке, при попытке опереться на него и выгнуться всем телом. Складка ковра под бедром, натирающая нежную кожу.
Хлопок взбитой порывом ветра занавеси, ощутимо хлестнувшей по спине влажным краем. Капли дождя, холодными струями забивающегося под ворот ентари. Сбитый неловким движением кувшин с ароматным маслом. Густой, удушающий запах цитрусов и мяты, почти видимо обволакивающий переплетенные фигуры.
Касания тонких пальчиков, ловко расплетающих узлы на одежде. Холодные настолько, что кажутся ударами молнии. И поднимающийся от живота к груди жар, заставляющий прижиматься теснее к прохладе ласкающих рук. И мягкие губы, послушно принимающие поцелуй.
Бешеный стук пульса под тонким слоем кожи. Словно кровь вот-вот прорвет насквозь плоть, чтобы выплеснуться наружу. Укус. Чтобы почувствовать сильнее, чтобы отомстить за напоминание о своем рабстве.
Тихий стон, вплетенный в мерный шелест дождя за окном. Затвердевшие то ли от холода, то ли от возбуждения соски с их солоновато-сладким привкусом и вздрагивающий от каждого прикосновения губ мягкий живот. Теплая ямка пупка, дорожка волосков к паху, прикосновение к которой ощутимо отдается в теле раба словно скручивающей позвоночник в тугую спираль волной.
Бездумно распахнувшиеся навстречу зияющей над головами бездне взгляд серых глаз. столь же пустой и одновременно бесконечно наполненный. Каждым мгновением прошедшей жизни, каждым вздохом и жестом. Оставляющий в душе только беспорядочный хоровод чувств, которому суждено завершить круговорот и вновь обратиться в бездну. И так до бесконечности, пока настойчивые руки оглаживают разгоряченную кожу, все уверенней касаясь самых чувствительных мест.
Плотно обхватившие пальцы мышцы. Не дающие двинуться ни вперед, ни назад. И жалобный вскрик. Впившиеся в жесте протеста в плечи ногти, до крови раздирающие не защищенную более тканью ентари плоть.
Медленно, словно нехотя, впитывающаяся в ворс ковра слезинка.
Удивленный выдох, чуть пальцы коснулись небольшого, едва ли заметного уплотнения под мышцами. И расслабленно опущенные на пол руки… Чтобы в следующий миг вцепиться с силой в ковер, одновременно подаваясь бедрами навстречу сладкой пытке.
Биение сердца, сводящее с ума. Шум в ушах, темные круги перед глазами. И безумное, неконтролируемое уже желание касаться раскинувшегося тела. Руками, губами, языком – чем угодно, лишь бы это не прекращалось. Лишь бы можно было ступить еще дальше, к самому краю пропасти.
И вновь наказание за поспешность. Тихий шепот, бессмысленные фразы, ощущение горящих огнем царапин на теле и сводящего с ума восторга. От того, что раб наконец-то полностью подчинен господину, от того, что он способен отвечать на поцелуи, не отталкивая, принимая и боль, и наслаждение.
Осторожные, как в самом начале, касания, аккуратные движения. Лишь бы не навредить, оправдать оказанное доверие. И восторг, когда тонкие пальчики, извиняющимся жестом пробежавшись по окровавленной спине, подталкивают к более активным действиям.
Круговерть образов, коловорот чувств и эмоций, падение с разрушенного подвесного моста на жадно поблескивающими каплями слюды острия каменных пик.
Жемчужные капли на алебастровой коже, отчаянный крик, болезненно резанувший по ушам.
Свет и тьма.
Умереть, чтобы воскреснуть.
И просто пустота.
@темы: скрываясь под маской, ориджинал, слеш, фентези
-
-
01.09.2010 в 20:06-
-
04.09.2010 в 20:37-
-
04.09.2010 в 20:44*осознала, что убьется все это писать*
-
-
05.09.2010 в 11:21-
-
05.09.2010 в 11:38-
-
12.09.2010 в 11:05-
-
12.09.2010 в 11:09