Дорога желаний. Крысеныш.

[Tyrrenian]

Глава 10
В которой есть все, и которая вымотала автора донельзя.
Среди мерно тлеющих крысиных тушек черные от сажи рыцарь с крысенышем смотрелись даже как-то умилительно. Ниларей не отказал себе в удовольствии усесться чисто по-кошачьи на задние лапы, обернуться хвостом и вопросительно наклонить на бок голову, словно это и не он вовсе одним махом уничтожил полчища грызунов. Но… На его театральные потуги никто из присутствующих так и не обратил внимания: одни, потому что были мертвы, вторые – пытались оттереть с лиц копоть. К тому времени, когда Аллес, тихо вскрикнув, направил на дракона меч, менестрель разве что пылинки на дороге пересчитать не успел со скуки.
- Убирайся, тварь! Мы не дадимся тебе живьем! – рыцарь махал у самого носа ехидно скалящегося Ниларея блестящей железякой, но приближаться на расстояние удара все же не рисковал.
- Тоже мне, драконоборец, - ворчливо пробормотал менестрель и аккуратно перекусил меч у самого основания. – Можно было бы и повежливей обращаться к вечному и мудрому мне.
И пока рыцарь соображал, что же произошло, Луч, приглядевшись повнимательней, вдруг сменил испуг в глазах на неприкрытое презрение и спокойно вышел из-за спины Аллеса:
- Ты ведь не истинный?
Ниларею вдруг стало обидно, что его такой красивый обман раскрылся так быстро, но дракона внутри напрягла внезапная проницательность мальчишки. Хотя, будучи оборотнем, магом и внуком самого Ляляла, создателя мира Архива, крысеныш вполне мог увидеть истинную суть менестреля.
- Нет. Так вышло, что теперь и у меня два облика, - Луч презрительно сморщил нос и резко развернулся к дракону спиной. Было неожиданно видеть подобное выражение лица у ранее всегда милого и скромного крысеныша. Сейчас перед Нилареем стоял стройный юноша в запачканном костюме, но повадки и манера общения выдавали в нем рожденного аристократа. А еще что-то изменилось в малахитовых глазах, приглушив сияние искреннего чуда. Теперь там клубилась мудрость, усталость от жизни, равнодушие и желание поскорее оказаться где-то в другом месте.
- А второй облик – человеческий? – уже дружелюбнее поинтересовался рыцарь, вглядываясь в глаза дракона.
- Угу, только, как его принять, я понятия не имею.
Луч скептически хмыкнул, а изнутри сознания вместе с обидой пришло понимание, что именно нужно сделать. И менестрель послушно прикрыл глаза, осторожно разделяя два разума: свой и дракона. В первый раз накатили тугой волной воспоминания, смывая собой еще слабую концентрацию человека. Ниларей с удивлением осознал, что помнит каждый шаг, жест, движение, что давно минувшие события ничуть не потускнели и не утратили своего влияния на чувства. Он мог с легкостью рассказать, что делал в этот же день тысячу лет назад, шаг за шагом. Будто и не было прожитых лет, не отмерялись ногами километры Дороги, не касались пальцы дрожащих в предвкушении гитарных струн. И в то же время, все это было: и шаги, и годы, и музыка. Воспоминания терпеливо ждали на своих местах, чтобы скользнуть на первый план при первой же необходимости.
Внутри недовольно завозился дракон, вынуждая попробовать еще раз. И вновь на Ниларея накатила волна памяти, уже бессильно разбившись о вовремя выстроенную стену концентрации. И тогда забурлили в сердце, словно втягиваясь извне, чувства и эмоции. Обида, боль, горечь, радость… Они наполняли кричащего от страха человека, не давая ему возможности освободиться от страстей. Легкие, свободные, словно ветер под драконьим брюхом, и сильные, словно его крылья. Менестрелю казалось, что он сходит с ума, умирается и рождается вновь каждую секунду своего существования.
«Наши чувства – наши крылья», - напутствовал напоследок Ниларея дракон, прежде чем раствориться без остатка в человеческом сознании.
И уже в полной тишине, позади смеряемого злым взглядом крысеныша менестреля, появился из перехода радостный демон с гитарой наперевес:
- О! Я чего, собственно, зашел-то, - Тиккешарт просто сиял от удовлетворения самим собой. – Это тебе.
И, едва Ниларей успел подхватить гитару, исчез в воздухе, оставив после себя только резковатый запах серы. Похоже, наниматель нашел себе отдушину в не так давно покинутом мире…
- Так значит, ты – дракон? – откуда-то сбоку на менестреля прыгнул разъяренный неизвестно от чего мальчишка и даже успел пару раз заехать, к счастью, несильно, по лицу и ребрам. – Крылатая тварь!
- Луч? Что с тобой? – теперь Ниларею приходилось, помимо гитары, удерживать еще и извивающегося крысеныша, по щекам которого дорожками текли соленые слезы. Подбежавший было на подмогу рыцарь смущенно остановился в двух шагах от дерущейся парочки, а потом и вовсе махнул рукой, отправившись вдоль обочины неизвестно куда. А менестрель продолжал с силой сжимать хрупкие мальчишечьи запястья и пытаться пока еще словами успокоить разбушевавшегося оборотня:
- Тише, тише. Успокойся. Не-на-до-так-де-ла-ла-ла-ть! Луч, твою мать! Хватит уже!
Они с хрипами повалились в пыль, от чего гитара с возмущенным гудением полетела куда-то в кусты, а Ниларей смог задействовать обе руки в борьбе. Он резко придавил крысеныша к дороге, безжалостно впечатывая его спиной в острые камни и пыль, а потом, не удержавшись, коснулся в легком поцелуе мягких мальчишечьих губ, тут же проникая языком в глубину такого теплого и сладкого рта. Луч оказался удивительно вкусным и… податливым. Он мгновенно расслабился в объятиях мужчины, позволяя его рукам скользнуть вдоль всего тела на бедра, открыто отвечал на ласки, целовал Ниларея в ответ… Будто так и надо.
Но, как ни ждал мужчина подвоха, он все равно пропустил момент, когда крысеныш вывернулся, вскакивая на ноги, и со всей дури заехал ботинком в аккуратный менестрельский нос:
- Ай, псих ненормальный! – Ниларей схватился за поврежденную часть лица и обиженно уставился на ухмыляющегося Луча. Внутри росла обида на неоправдавшиеся надежды. Конечно, менестрель не ждал, что мальчишка так сразу изменит свое мнение и кинется ему в объятия, но… но хотелось бы верить. И мимолетная покорность крысеныша только подлила масла в огонь, вызывая еще большее раздражение. – Что творишь-то?
Похоже, крысеныш не на шутку перепугался собственным действиям и рванул вслед за отошедшим довольно далеко рыцарем. Он подбежал к Аллесу и, сверкнув напоследок малахитовыми глазами в менестреля, переместился в иную точку пространства. А Ниларею осталось только кусать губы и пытаться унять текущую ручьем кровь…
«Не надо было целовать его,» - подсказал внутренний голос, но драконья часть разума вполне логично предположила, что это было единственной возможностью успокоить крысеныша.
«Ты должен осознать, за что именно будешь извиняться, - втолковывал менестрелю дракон. – Иначе все твои порывы бессмысленны».
Пришлось Ниларею серьезно подумать над тем, на что же мог обидеться мальчишка. Через час список вырос до небес, включая сам факт рождения менестреля и наличие у него некоторых физиологических подробностей. А ответ так и не находился. Второе «я» тщательно отмалчивалось, мозг после приключений и переживания последних дней просто отказывался работать и требовал сна. Потому мужчина последовал услышанной где-то краем уха мудрости «Я подумаю над этим завтра» и завалился спать в обнимку с довольной гитарой.
Все было как всегда: темное звездное небо, тихо шелестящие листья деревьев, и белеющее в ночном свете полотно Дороги. Само пространство убаюкивало и дарило покой, превращая чувства и эмоции в тонкую вязь строк:
“Дорогой вечною скитаясь, бродя мирами среди тьмы, в пути сжимал в руках гитару путник, тот, кто мечтал летать во сне. Но крылья не давались просто, за лишь сказание о небе, за пару песен среди ветра, за разрушенье тишины. И так бродил бы вечно юный со сказками в устах и сердце, с душой с цветах и слезах страха, с мечтою о полете ввысь. Но демон ночью раз пробрался, коснувшись лишь на миг незнанья, разрушив тонкий лист нежизни, введя певца в свой мир дорог.
И шаг за шагом отмерялся путь окрыленного мечтою, что разбросал по свету песни о вечной силе и любви. Перебирая струны вязью, напев читая, словно книгу, и убивая гордецов, я шел, не ведая, что в мире среди эмоций и сомнений есть место чувству и метаньям, что носят имя «НеЛюбовь». Он стал мне больше, чем страницей в той книге, что писалась годы, что закрывалась раз в столетье, что называлась просто – Жизнь.
Мальчишка, оборотень, язва, с глазами цвета малахита, с душой из камня и графита и с сердцем, острым будто сталь. Его я ранил за попытку, за шанс, даваемый любимым, за веру в будущее с ним, своей холодностью и страхом, отчаянной насмешкой ранил. И потерял навек во тьме.
Взамен лишь сжалившееся небо продало крылья ввысь подняться и обрести все знанья мира, не нужные сейчас нисколь. Теперь ценой души бессмертной стало прощение ребенка, что сам скрывает свою тайну и порождает в сердце боль…”
«Наши крылья – наши чувства, - пронесся по телу голос дракона, вызвав странный зуд между лопаток. – Твои чувства – вдохновение!»
Ниларей проснулся, выныривая с криком ужаса из объятий Морфея, от жуткой боли в спине, заставившей с хрипом выгнуться дугой в пыли. Голову сдавило тисками, а в груди поселилось пламя, плавно растекающееся по животу и горлу. Чувства, столь похожие на возбуждение, желание, страсть, но убивающие раз за разом. Они проникали под кожу, опаляли ресницы и щеки слезами, вынуждали до крови прикусывать губы… Только для того, чтобы в следующий миг усилиться многократно.
Это не было смертью, но и жизни в происходящем было слишком мало. Менестрель словно завис между двумя гранями, пытаясь определиться с направлением и понимая, что ошибется в любом случае. А за спиной уже распахивались во всем своем великолепии огромные, блестящие в неверном ночном свете, золотые кожистые крылья, способные поднять в воздух и драконью тушу.
И сознание вновь раздвоилось, представив взору мужчины приплюснутую голову на длинной изящной шее, мощные когтистые лапы и хвост с шипами на конце. Дракон был рожден воином, призванным защищать и оберегать родных ему существ, но волей случая оказался заточен в непрочной и ранимой скорлупе человеческого тела, постепенно растворяясь в переменчивых человеческих эмоциях. Он потерял возможность свободно и непредвзято мыслить, творить новые миры и самое главное – летать…
- Прости… - голос Ниларея казался приглушенным, словно пробивающимся сквозь толстый слой ваты. Но менестрель продолжал говорить, чувствуя вину перед некогда бессмертным созданием. – Я не думал, что так получится, не хотел забирать твое тело…
- Ничего, - драконы не умели улыбаться, зато теплотой голоса могли поспорить с Солнцем. – Ты не виноват, что мой разум оказался слишком слаб перед твоими чувствами. Но я все же рад возможности побыть человеком, познать недоступное драконам – смерть…
- Вы не умираете? – древние легенды говорили о том, что драконы – единственные действительно бессмертные существа, но поверить в это и понять оказалось слишком сложно даже трехтысячелетнему человеку. Ниларей за свою жизнь слишком привык мыслить категориями жизни и смерти, готовиться к потере очередного друга или же возлюбленной, потому простая истина от бывшего создателя миров стала откровением.
- В вашем смысле слова – никогда, но в реальности… - дракон на миг замолчал, будто подбирая слова. – Я хотел бы попросить тебя о помощи, Ниларей.
- Убить тебя? – менее всего менестрель хотел расставаться с неожиданно приятным спокойствием и рассудительностью дракона, менее всего желал быть хоть сколько-нибудь причастным к гибели столь прекрасного и удивительного создания. Но отказать не мог. Потому что чувствовал свою вину, потому что не был готов обречь дракона на вечное бессилие и безучастное созерцание жизни…
- Да…
- Но… как?
И тут же пришло понимание. Действительно, зачем тратить попусту слова и время, когда прошлое и настоящее двух существ едины и безраздельны?
Ключом к смерти дракона стала… любовь. Их разум, извечное познание превратили создателей миров в воплощение противоборствующих стихий, которые, сливаясь воедино, обретали еще большую силу, создавая из кусочков своих душ нечто гораздо более совершенное, чем все, видимое ранее. Новая жизнь, загадочная и манящая. Новая душа, пылающая во мгле светом двух душ. Но взамен нечто требовало от драконов все их силы и знания, память и чувства, оставляя только безвольную оболочку.
Драконы размножались ценой жизни одного из них…
- Ты готов? – в голосе создателя сквозила грусть по уходящему в небытие будущему, по стирающимся с лица земли следам его присутствия в этом мире.
- Да…
И вновь сквозь распахнутые крылья проникали в человеческое тело эмоции и знания, прошлое, будущее, настоящее, разрывала сердце на части колкая истина, проворачивая внутри застывших мышц стальной прут боли. И не было шанса закричать, не было времени пересилить эту почти смерть, только принять, как данность, только увидеть, как сжимается от обиды маленькое сердечко в груди такого любимого мальчишки с малахитовыми глазами…
- Луч! – менестрель кричал, звал, прекрасно понимая, что никогда не существовало неугомонного, но искреннего и таинственного крысеныша, а был только… Все мысли заглушил и стер из сознания слепящий белый свет, который Ниларей жадно пил взглядом, мечтая ослепнуть, мечтая никогда не видеть того, что увидел.
И лишь спустя века, годы, часы, мужчина вновь вглядывался в безлюдное пространство Дороги, чувствуя уже набирающие силу взмахи крыльев. Но мир выглядел иначе, иначе воспринимались собственные чувства. Он искренне и чисто любил Луча, безгранично доверял Аллесу, сочувствовал Тиккешарту, но был крепко привязан к своим ошибкам, которые так и не смог исправить за три тысячи лет.
Кому-то, чтобы начать жить, нужны стандартные шестнадцать лет, кому-то война и смерть любимого человека, а кому-то… и тридцати веков мало для понимания просто и незамысловатой правды: все имеет цену. И только Любви мы отдаем себя бескорыстно.
Можно смеяться над глупыми людьми, преданно заглядывающими в глаза предмета обожания, который в отместку вытирает об них ноги, можно презирать воинов, которые во имя спасения дорого им человека вырезают без остатка города и страны. Можно ненавидеть тех, кто от одной слезинки сходит с ума и бросается вниз с мостов… Но нельзя остаться равнодушным к тем, кто заслужил свои крылья, пусть и оказывающиеся временами слишком тяжелыми для полетов.
Ниларей взмахнул крыльями, с места срываясь в жесткий, обозначенный хлесткими воздушными струями, последний полет. В воздухе нет пространства и времени, нет в нем места земным проблемам и невзгодам, только бережно поддерживающий за тонкую кожу распахнутых крыльев ветер и безграничная пустота вокруг. Где сияли звезды, отражаясь в морских волнах, где планеты танцевали свой медленный вальс вокруг венценосных светил, где только мысль могла бы достичь границ Вселенной. И можно было взмахом крыльев взмыть сквозь сияющую тьму, выпивая до дна ее силу и мудрость, вглядываться в яркие светящиеся точки среди пустоты, пронзая разумом их истинные тайны.
Но была еще и жажда свободы, не той, что доступна бескрылому человеку или листку клена, парящего с ветви породившего его дерева. Нет. То была независимость от правил, законов, собственных желаний и чаяний. Лишь разум и мысль, безграничные в своей мощи.
Ниларей все сильнее взбивал крыльями воздух, набирая скорость, недоступную живому существу, обдирал о ставшие вдруг твердыми и острыми потоки воздуха толстую шкуру, быстро украсившуюся кровавыми разводами. Он стремился к чему-то, что было недоступно ранее, пытался вырваться из тянущих вниз оков, до слез в глазах всматривался вдаль, ища того единственного, кто смог бы понять… и простить. Потому что потом станет слишком поздно, потому что потом закончится очередной круг полета дракона, и земля примет его крылья. И менестрель вновь и вновь разрывал гортанным рыком безмолвное пространство, чувствуя, как с каждым мгновением из сердца утекает жизнь.
И лишь когда погасли звезды, когда бледный лик Луны робко проглядывал сквозь бирюзовое марево рассвета, он услышал вдалеке хлопанье крыльев и звук рассекающего воздух хвоста. Ниларей замер, не решаясь приблизиться, не позволяя себе нарушить краткий миг свободу того, другого дракона. Внутри человеческой сущности бился страх предательства, обмана, страх быть отверженным, но…
Он появился из-за облаков, как восходящая в закатных лучах звезда, величаво и с гордостью демонстрируя сверкающую среди темного неба изумрудную чешую, чуть более темный гребень, крупнее, чем у Ниларея, мощные, созданные для боя, крылья… и совершенно бесконечные в своей глубине глаза. Дракон скользнул по воздушным потокам, нежно и ласково касаясь кончиком крыла морды менестреля, погружая его в кокон спокойствия и умиротворения, приблизил остромордую голову и заглянул в глаза, проникая в самую суть. Считал, заставив вновь прочувствовать каждый миг, все прошлое и настоящее обеих сущностей золотого собрата, полыхнул в пространство изумрудным, под цвет шкуры, пламенем и открылся, выпуская на волю душу.
И тогда дракон в сознании Ниларея вдруг рванулся навстречу этому прекрасному созданию, уже понимая, что это тот единственный, что только ему позволено прикасаться к жизни и смерти создателя миров, что только изумрудный брат знает единую для двоих истину.
Взмах крыльев. И встретились в беспроигрышном поединке два взгляда: зеленых и золотых глаз.
Вдох. И разорвали пространство и время два мощных рыка, сотрясшие основы мироздания.
Два хвоста тесно переплелись между собой, позволив когтям беспрепятственно скользить по гладкой чешуе партнера, разрывая ее до крови. Смешивая дыхание. Падая в бездну видневшегося внизу океана. Не делая даже попытки расцепиться.
Словно единое целое, словно выточенные из одного куска мрамора, драконы падали к водной глади, искренне наслаждаясь возможностью быть частью чего-то большего, нежели просто извечно разумный создатель миров.
Золото и малахит. Жажда смерти и тяга к жизни. Рожденный познать и созданный для рождения. Разум и битва, вдохновение и клинок. Столь разные, столь непохожие ни на что существовавшее ранее, в краткий миг падения драконы были едины.
И лишь перед самой водной гладью распахнулись широкие крылья, мазнув по волнам и рассыпав в воздухе тут же обратившиеся в сверкающие алмазы капли. Они рванули в разные стороны, стремясь продлить секунду соития, но тут же взмыли в воздух, по двойной спирали сближаясь все больше в сгустившемся воздушном пространстве.
И снова танец, снова кровь и разрывающийся от крика воздух, и вновь единение двух начал. До боли, до потери сил, до слепящего калейдоскопа эмоций в глазах.
Где-то на берегу кричали изумленные увиденным люди, испуганно шарахались от двух противоборствующих стихий птицы, расступались солнечные лучи, продлевая границы драконьей свободы. И только звезды вдруг засияли ярче, когда первая капля рубиновой крови коснулась, наконец, воды, и только подались листвой и ветвями вверх растения, когда вновь сплелись два взгляда, и только застыл прозрачным киселем воздух, когда два пламени соединились меж двух создателей миров.
Четыре стихии, два начала, одна жизнь. Ком пламени все нарастал, подобно рождению сверхновой, обжигая даже стоящих на далекой земле людей. Но драконы лишь ближе подлетали к нему, вырисовывая когтями и хвостами на поверхности удивительной красоты узоры, ставя свои метки.
Кокон. То, что должно было защитить и уберечь от зла и эмоций еще не рожденного создателя. Зеленые разводы на золотой вязи, солнечные лучи в траве, неизменные составляющие жизни. Новый дракон должен был стать черным, познающим саму смерть.
И вновь танец на острие клинка, и вновь падение на острые пики скал, и вновь неотступное преследование уходящей ночи. Вот только теперь каждый дракон подхватывал у самой земли и возвращал в воздух тонкую скорлупку яйца, и каждый из них стремился отдать как можно больше будущему сыну.
Взмах, вдох, крик, взмах… До бесконечности… Ниларей внутри дракона в панике бился о хрустальные стены сознания, чувствуя приближение смерти, понимая, что не успеет уже ничего изменить, попросить прощения и признаться, наконец… Его выгнуло и тряхнуло в тяжелом драконьем теле, когда зависли в воздухе оба создателя, когда рванула из сердца каждого ветвистая молния, насыщая пустующий кокон силой жизни.
И менестрель невольно отдавал, капля за каплей, самого себя. Вплетая в общий поток свою боль, вдохновение, ожидание чуда при взгляде в неповторимые малахитовые глаза… и чувствуя, как стерлись из прошлого полторы сотни лет жизни. Как пропал из фруктового сада рыжеволосый мальчишка с любопытным взглядом темно-карих глаз, как исчезли из воздуха первые робкие звуки коснувшихся гитарных струн пальцев, как стерлись из дорожной пыли первые шаги в никуда.
Но Ниларей все отдавал до бесконечности свою проданную за глупое желание душу, не в силах остановиться, все погибал внутри забившего из последних сил воздух крыльями золотого дракона и почувствовал, как подхватил опустевшее тело изумрудный собрат, бережно опуская его на разгоряченную драконьим танцем землю.
«Ты не один из нас, - произнес со странно знакомыми интонациями изумрудный, подхватывая сверкающее новой жизнью яйцо. – Но отныне в тебе есть часть дракона, а значит, этот ребенок и твой тоже».
Дракон взмахнул на прощание крыльями, оставляя усталого и опустошенного собрата на выжженном морском побережье, и скрылся среди набежавших внезапно облаков.
А Ниларей мог только безучастно смотреть, как наливались свинцом тяжелые телеса туч, как разбивались о сажу и копоть расплавленных камней первые дождевые капли. И жесткое осознание близкой смерти пылающим обручем сдавливало грудь.
«Твои крылья – твое вдохновение»…
Менестрель уже в человеческом образе поднялся на дрожащие от усталости ноги и побрел знакомым маршрутом к оставленной в дорожной пыли гитаре.
А где-то далеко изумрудный дракон опустился перед испуганным Аллесом, положив к его ногам золотое с зелеными разводами яйцо, и тут же рванул сияющей стрелой к небу.

Ниларей не ожидал, что наткнется на исчезнувшую в пространстве парочку из рыцаря и крысеныша уже через пять часов после встречи и бурного выяснения отношений с обиженной гитарой. Аллес, слегка ошалело косясь в сторону возящегося с чем-то у костра Луча, пытался почистить клинок, но руки упорно соскальзывали со стальной полосы. И удивительно спокойное приветствие от, казалось, еще больше осунувшегося за несколько часов мальчишки, и поднятый для боя, пусть и с лучшим другом, меч рыцаря, и запах свежеподжаренной крольчатины вдруг померкли, когда среди языков пламени мелькнул золотисто-зеленый бок драконьего яйца. Менестрель рванул к костру, чувствуя, как разрывается от невыносимой нежности сердце, и потянулся руками к такому дорогому и родному кокону, не обращая внимание на крики рыцаря.
- Сдурел что ли? – Аллес за шкирку отдернул Ниларея от костра, а выскочивший вперед Луч заслонил свей узкой спинкой драконье яйцо. – Ты же себе все пальцы пожечь мог!
- Ал, я… - менестрель переводил взгляд с одного разъяренного лица на другое и ощущал, как внезапное помутнение рассудка сменяется калейдоскопом воспоминаний. Он уже потерял полторы сотни лет, пусть это оказалось вполне приемлемой ценой, но жизни осталось слишком мало, чтобы растрачивать ее на глупые споры. И в этот момент, когда драгоценный кокон так отважно и трепетно защищался друзьями, когда полюбившийся Ниларею мальчишка озлобленно сверкал малахитовыми глазами, менестрель вдруг понял, за что собирался извиниться. – Луч, прости меня. Я идиот. Я не имел права использовать твой подарок в своих целях, не имел права указывать тебе, как жить… Потому что сам не без греха. Просто в тот момент во мне было слишком много людской злобы и ненависти к ближнему, и ты, как самый близкий для меня, попал под удар. Знаю. Это не оправдание, но… Прими хотя бы мое признание вины и… я люблю тебя.
- Нил… - крысеныш рыбкой метнулся в освобожденные улыбающимся непонятно чему руки Ниларея и зарылся лицом в ворот его куртки, пряча засверкавшие от слез малахитовые глаза.
- Ты прощаешь меня? – прядки пепельных волос мальчишки остались такими же мягкими, как и в том темном подвале, и исходящий от него запах все также будоражил восприятие, заставляя сердце биться чаще.
- Прощаю, - мальчишка вдруг потянулся за поцелуем, наплевав на то, что минуту назад был готов драться до победного, а Ниларей, хоть и не понимал такого странного поведения, но все же ответил ему, нежно ловя губами тихие вздохи.
- Кхм… Ребят, я, конечно, все понимаю… - до неприличия радостный рыцарь старательно отводил взгляд от целующейся парочки, - но если мы не хотим получить драконью яичницу, то, наверное, стоит вытащить яйцо из огня?
Охнув, Луч вырвался из объятий менестреля и поторопился толстой веткой осторожно выкатить слегка подкопченный кокон наружу. Но стоило Ниларею протянуть руку, чтобы коснуться разгоряченного золотисто-зеленого бока, как мальчишка вдруг зашипел и оскалился.
- Луч? – мужчины недоуменно переглянулись, но предпочли не развивать тему, и отошли подальше от активно возящегося с яйцом крысеныша. Менестрель несколько раз оборачивался, боясь с желанием коснуться своего ребенка и неожиданной ревностью к мальчишке, который смел касаться этого чуда, но все же сдерживался… - Чего это с ним?
- Понятия не имею, - пожал плечами рыцарь и пригласил друга присоединиться к распитию бочонка темного пива. – Пей-пей, это дар от жителей одной деревни за излечение их старосты. А насчет Луча… Да вот пошел я хворост на костер собирать, прошлялся по этому чертову лесу уйму времени. Это издевательство какое-то: куча деревьев, но при этом ни сушняка, ни веток в траве. Ужас! Тут что, есть специальные уборщики, которые все выметают под чистую?
- Ага, - ехидно оскалился Ниларей. – Охотники называются. Там, километра два вперед, охотничье хозяйство стоит, вот местные и выбрали все, что только можно было себе на растопку печей. Так что там с мелким?
- А, - Аллес отхлебнул сразу пол кружки и, удовлетворенно крякнув, продолжил. – Иду я, иду, матерюсь про себя и вслух, и тут передо мной, представляешь, дракон. Здоровенный такой, нахаааальный! Положил яйцо под ноги и свинтил неизвестно куда. Вот как это называется? Пришлось переть эту бандуру в лагерь. А Луч, как увидел, так аж затрясся весь, и сразу приволок откуда-то сушняка, костер развел… И, главное, никого к яйцу не подпускает. Не нравится мне его поведение, Нил…
Ниларей с улыбкой опрокинулся на траву, и прикрыл от удовольствия глаза: теперь у него вновь был друг, любимый и даже собственный ребенок, а между лопаток щекотно покалывал. Пытаясь вырваться на свободу, драконий облик.

@темы: крысеныш, слеш, фентези

Comments

[Колдер]

Все страньше и страньше...