Как вы могли? Ведь это одуванчик! (с)
Написано в соавторстве с Prokopyan
Первые четыре части Тут
читать дальшеАрноха
Зачем? Зачем ты приходишь именно ко мне, чтобы играть эту музыку, от которой меня трясет, как в лихорадке? Зачем ты смотришь на меня так, словно? Зачем мне все это? За что? Почему именно он? Почему… такой? Ненавистно самовлюбленный, вечно враждебный, наглый, дерзкий, невыносимый… невыносимо… Нет. Нельзя, не думать, не думать, не думать, не думать… Слезу? Черт, ну почему именно сейчас, почему… при нем?
- Почему ты не пишешь? – возмущенный голос заставляет вздрогнуть.
Обернувшись к нему, глядя в эти потрясающие, затягивающие темно-синие глаза… Нет, нет, нет…
-У меня диктофон.
Зачем я это делаю? Сумасшедший в своей героичности. И-ди-от. Дурак, глупец, придурок. Зачем? Почему он?!
Я не знаю, почему и зачем. В тот момент… Это был сиюминутный порыв, и если бы я подумал… Ничего бы не было. Ничего бы не случилось. Все было бы, как всегда. Но из-за музыки, из-за строчек, родившихся тут же. Из-за тех чувств, что были вложены в мелодию…
Я встал с кровати, взял его за подбородок, я тонул в его глазах, но не пытался спастись. Я хотел утонуть, раствориться в нем, исчезнуть, рассыпаться на сотни, тысячи мельчайших частиц, стать, наконец, частью целого. Мне казалось, что все происходило медленно, очень медленно. Но это была лишь иллюзия. Это случилось быстро, длилось всего полминуты, но… это было.
У него мягкие губы со вкусом корицы и еще каких-то приправ. От него пахнет дорогим одеколоном и, едва ощутимо, кремом. Крышесносная смесь.
Всего полминуты я касался губами его губ. Всего полминуты длилось это сладкое ощущение единства, всего на полминуты эта ноющая боль в районе солнечного сплетения ослабла. А затем вспыхнула с новой силой, когда, осознав, что творю, я отстранился от него, отшатнулся, отошел на пару шагов.
Он смотрел на меня изумленно, испуганно, неверяще. Господи, как мне хотелось в тот момент отмотать время назад, чтобы не было никакого поцелуя. Потому что этот взгляд… Он убивал меня этим взглядом, сдавливал сердце тисками. Больно, невыносимо больно.
-Прости… - на выдохе срывается с губ.
И я готов шептать это слово сколько угодно раз, лишь бы он перестал смотреть на меня так. Лишь бы он снова играл эту музыку, в которую вкладывал душу, для меня. Лишь бы снова открылся, доверился. Тому, кто ему не доверяет.
Как я могу требовать от него того, что не даю ему сам? … Что я знаю о нем? Да ничего! Ведь музыка… она не рождается просто так. Это чувства, эмоции, то, что долго сдерживаешь в себе, вырывается наружу, и ты безмолвно кричишь, обдирая о струны кожу, безжалостно стуча в барабаны, ударяя по клавишам синтезатора… Что ты хотел сказать это музыкой, Зло? И, черт возьми, почему я всегда слушаю тебя первым? Почему именно ко мне ты пришел? Почему, почему, почему… Вечные вопросы. Я не смогу найти на них ответы. Никто не сможет. Или?
Я сажусь за стол, под пристальным взглядом Виктора, включаю ноутбук, подключаю к нему принтер. Вскоре на белом листке отпечатываются черные строчки. Они не подходят под эту музыку, что ты только что сыграл мне. Но ты должен их прочесть, потому что они были написаны для тебя. Для того, чтобы ты прочел их, рассмеялся, назвал глупостью, а я бы стоял, глотая слезы, ведь ты обзываешь глупостью мои чувства, но молча бы терпел. А потом сжигал бы стихи в пепельнице, чтобы они сохранились только в моей памяти.
Молча протягиваю тебе листок. Ты послушно берешь его, пробегаешь взглядом по строчкам, бросаешь на меня быстрый взгляд. После того, что произошло, ты, конечно, поймешь. Эти стихи – это признание в любви. Безответной, невозможной.
Ведь он не любит тебя…
Рука тянется к листку, хочется отобрать его у тебя. Ты не должен видеть это, не должен! Это слишком личное! Что я творю? Что происходит со мной сегодня ночью, почти утром? Почему… Господи, что я делаю? Я…
Я выхватываю листок из его рук, мну, хочу порвать, но он, вскочив, отбирает его у меня, пытается оторвать, но я держу крепко, листок рвется пополам, но последние, недочитанные строчки, они у него. И хочет крыть всех матом и кричать о несправедливости этого гребанного мира на весь… хех… м-да…
И, чтобы не было больно,
Не подпускает тебя
К себе!
Он прочитывает их вслух, эти последние строчки. Я зажмуриваюсь, не желая видеть этот понимающий взгляд. И тут… Гитара. Случайная мелодия, пришедшая в голову? Опять, с первого раза? Но почему эта мелодия кажется мне знакомой?
Новая мелодия сменяется предыдущей, сыгранной недавно и записанной на диктофон. И в голове вновь всплывают строки:
Давай же напишем с тобой
Саундтрек к нашим жизням!
Глаза широко распахиваются. Я пропел это вслух? Только не это…
-Давай.
Он улыбается, словно ничего не произошло. Хотя нет. Если бы ничего не произошло, он бы ответил какой-нибудь колкостью, а эта улыбка. В ней нет и тени насмешки или иронии. Куда катится мир?
Я усмехаюсь. И все возвращается на круги своя. Улыбка сменяется усмешкой. И, вроде бы, надо радоваться, что поцелуй забыт, что все как всегда, но… Боль из сердца не уходит. И не уйдет. Пока я не смогу вновь прикоснуться к нему. А значит – никогда.
Зло
Мда… Похоже, не зря мне дали такое прозвище. Или это я сам очень ловко под него подстроился?
Давай же напишем с тобой
Саундтрек к нашим жизням!
- Давай.
Это слово вырвалось у меня под звуки старой гитары, сплетенные с неожиданно красивым и бархатистым голосом Арнольда. Он действительно умел петь. Не так хорошо, как я, конечно, но определенный талант у него был. Мой личный враг удивленно смотрел на меня расширенными глазами, а я вновь накинул на лицо ненавистную маску и широко ему улыбался. Глупый, он раскрылся мне в этот вечер настолько, что читался теперь как открытая книга.
- Что ты сказал? – Арни сжал пальцы в кулак и отодвинулся на шаг, сминая в другой руке листки со своими стихами. Он ведь для меня их написал, чтобы я прочел. А потом испугался.
- Vieni su, ci scriverò colonna sonora alla nostra vita! – я шутливо пропел те же строчки, только уже на любимом мною итальянском, заставив врага вздрогнуть. Надо же, а он, оказывается, возбудился всего от нескольких слов! Может, так было всегда? Хотя, рядом со мной сложно не возбудиться… - Не бойся, милый, я буду с тобой нежен…
- Урод, - Арнольд резко развернулся и попытался выйти из комнаты, но я успел захлопнуть дверь перед его носом и прошептать в затылок, заставляя ежиться от своего дыхания:
- Научи меня кататься на мотоцикле? – после предложения написать саундтрек к нашим жизням (красиво, кстати, но я бы придумал что-нибудь лучше, если бы захотел) казалось, что сильнее удивиться нельзя, но ударник легко перевыполнил норму.
- Ты с ума сошел? – он шипел и блестел в меня глазами, словно разъяренный кот, и был в этот момент почти до боли красив. Наверное, тогда я и решил, что исполнять нашу совместную песню должен только он. Сильный, закрытый, холодный. А не милый мальчик Филипп.
- Che cosa hai paura? Me? – я безумно изящно изогнул бровь и едва заметно улыбнулся, прикрывая ресницами глаза. Да, я всегда великолепен, но в этом образе – особенно. Я почти почувствовал его желание прикоснуться, наслаждался своей властью над врагом…
- Я не понимаю по-итальянски, придурок! – Арни пытался бороться с моим обаянием, но неизменно проигрывал, прежде всего сам себе. Ах, сколь приятно быть богом!
- Так как? Я покажу тебе одно место… Поверь, - он вздрогнул, когда я игриво прикусил кожу на его ключице. Естественно, я не собирался спать с участником группы, в которой играю. В свое время именно из-за группы был отшит Ворон, прилезший в мою постель. Но что мешало мне поиграться с влюбленным в неотразимого меня ударником? - Io ti darò piacere fantastica!
Естественно, он понимал, что я говорю. За пять лет общения можно было научиться понимать хотя бы элементарные фразы. Потому и вздрогнул, и моргнул ошалело, и согласился… Ну, кто бы сомневался в том, что я уговорю его?
Уже летя в ночь на ревущем железном звере и обхватывая руками талию своего врага, я кричал ему в шлем (а уши у него наверняка были красные, хехе), куда свернуть и куда ехать. Арноха послушно поворачивал, обгонял, тормозил, был игрушкой в моих гениальных руках. Наверное, он ненавидел меня в тот момент… или себя… Но не мог противостоять своему желанию. Я уже говорил, что я – само совершенство? Да? Почему никто этого до сих пор не записал?
- Витька… - едва заглушив мотор мотоцикла и сдернув с головы шлем, Арнольд почти подбежал к краю обрыва, с которого открывался вид на… нифига, город был с другой стороны холма, и я не терплю банальщины. Нет. С этого места было видно огромное водохранилище с тонкими узорами светящихся в темноте водорослей. Отсюда казалось, что смотришь не на ровную водную гладь, а на случайно упавший вниз кусочек неба. – Как красиво…
- Красивее, чем я, Арни? – он вздрогнул и обернулся, готовясь сказать какую-то колкость. Так я и позволил этой глупой ледышке оскорблять меня! следующая фраза вогнала его в ступор. – Если ты откажешься петь нашу будущую песню, я сброшу тебя с обрыва.
- Шутишь? – Арнольд попытался было двинуться к мотоциклу, но на него опирался я.
- Ни капли. Я видел, как на тебя повлияла моя музыка, даже почувствовал твои эмоции на вкус, - он опять разозлился! Господи, да ради такого счастья я готов целовать его по пять раз на дню! Хотя я бы и от большего не отказался… Кхм… Замнем для ясности. – Мне нужен человек, который сможет прочувствовать каждую ноту, каждое слово этого творения гения и его помощника. Гением, естественно, буду я. Так что?
- Почему ты так уверен, что я соглашусь?
- Потому что иначе я выполню свою угрозу, mio caro. Времени у тебя до рассвета, так что… поторопись.
Арнольд презрительно фыркнул и отвернулся к темнеющей внизу глади водохранилища. Я бы в тот момент многое отдал, чтобы прочитать его мысли, узнать его чувства, но… За время поездки я настолько отсидел себе задницу, что боялся лишний раз пошевелиться.
А над холмами вставала заря…
- Я согласен, - Арни подошел к почти задремавшему от скуки мне и протянул руку для закрепления договора. Ну не мог же я упустить такой случай поиздеваться? Мой враг чувственно выдохнул, стоило мне коснуться губами его холодного рта. На миг углубил поцелуй, скользнув языком между зубов, но тут же отпрянул. Между прочим, касаться моей великолепной и очень чувствительной кожи иначе, чем лаской – это грех! А уж пощечина – так вообще бабская привилегия. О чем я не преминул сообщить Арнольду.
А он вместо ответа уселся впереди меня, завел двигатель и понесся к моему дому в еще жиденьком утреннем потоке. Тоже мне…
Прижиматься грудью к напряженной спине ударника оказалось неожиданно приятно и уютно (как я раньше этого не замечал?), а руки сами скользнули под полукуртки, принявшись поглаживать горячую кожу его живота. Но наша барабанная ледышка только глубоко дышал и сильнее цеплялся за руль. Дааа… Я определенно сводил его с ума. Как я красив, умен и коварен!
- Отвали, придурок! – Арнольд силой оторвал от себя мои руки и практически скинул с мотоцикла, заставив болезненно поморщиться от непривычных ощущений на заднице. – Катись домой. Опоздаешь на репетицию – убью…
И уехал. Нет, он действительно уехал, не удостоив мое великолепие и долей страстного взгляда! Да что же это твориться-то? пришлось срочно собираться в кучку и бежать приводить себя в порядок. То есть: спать, мыться, ублажать свою тушку различными кремами, лосьонами и прочим.
Ворон вовсю дрых в своей комнате, так что никто не мешал мне готовиться к репетиции. Правда, будильник пришлось поставить не на пять вечера, как обычно, а аж на два часа дня. Ужас!
Разбудили меня опять же неподобающим образом:
- Вставай, урод гребанный! – Кирилл выдернул меня за шкирку из постели и бросил на пол, чувствительно придавив ногой к полу.
- per quanto tempo? – часы показывали половину четвертого. Ааа!!! Я же проспал!
- Я тебя урою, козлина! – клавишника аж потряхивало от бешенства, а из-за косяка выглядывал удивленный донельзя Ворон.
- Что случилось-то?
- Ты чего наговорил Арнольду, сволочь? – да что я ему сказал такого-то?
- Песню предложил спеть…
Пока я собрался, пока пересказал успокоившемуся Кириллу события прошедшей ночи (естественно, без поцелуев. А то ко мне бы вся группа в очередь выстроилась!), пока наиграл мотив новой мелодии, заставив Ворона завистливо вздохнуть, наступило шесть часов. С другой стороны трубок на нас с Вороном орали Арни с Филиппом, обзывая скотинами, сволочами и подонками, не способными вовремя явиться на репетицию. В результате обе трубы оказались у Кирилла, который на бегу успел отбрехаться от обоих истеричек.
Уже по привычке я было рванул к автобусной остановке, но меня весьма некультурно запихнули в машину и повезли на студию. А в мой автобус как раз ТАКАЯ попка заходила! Плевать, что у этой девушки мог быть парень, я бы покорил ее в самое сердце!
Но, не судьба. По дороге Кирилл рассказал мне, как Арнольд всю ночь бесился у себя в комнате, чего-то там ломал, ругался в полный голос, а потом успокоился на час. Вышел он к соседу с красными от слез глазами и сбитыми костяшками на руках. Вот если он еще и играть бы не смог, я бы его лично закопал. Кирилл, заметивший в квартире мою любимую гитару (мог и привезти, между прочим, не надломился бы!) сделал соответствующие выводы и решил, что я – корень зла. А вот и не правда. Я – само Зло, а корень меня – это наш ударник, не способный держать свои чувства под контролем.
В общем, на репетицию мы ввалились втроем без двадцати семь, получили втык от солиста с ударником, Ворон с Кириллом повинились, а я пошел настраивать бас. Подумаешь, опоздали, я опаздывал каждый день стабильно, и ничего непоправимого не произошло. А эти еще и оправдывались… Тоже мне…
- Зло, - Арнольд подошел, смущенно комкая в руках какой-то листик. Он смущался? Стоп. Надо было взять с собой камеру, парочку свидетелей, лейтенанта милиции для протокола и запечатлеть сей радостный мне момент!!! – Я набросал тут слова для песни… Глянь…
Ну и каракули! Ему бы врачом работать… Где тут верх-то? Сам текст оказался неожиданно хорошим. Ритмичным, с интересными рифмами, даже капелькой смысла, что совсем уж странно. Но это было не то… Я хотел сказать своей музыкой не только о любви, которую так талантливо расписал Арнольд, я… Рассказывал о жизни вообще. С печалями, горестями, радостями, любовью, рождением и смертью. Хотелось, чтобы и текст передавал всю полноту мелодии, но…
- Ты знаешь, Арни, - я собирался сказать гадость, а значит, не стоило быть милым изначально, – прочитав твои стихи, я понял, насколько давно умер Пушкин. Это же тихий ужас! Ни смысла, ни толковой рифмы… Неужели ради этого ты разгромил свою комнату? Или в приступе бешенства головой ударился так, что последние хорошие мысли выбило?
- С-сука… - ударник явно еле сдерживался, чтобы не прибить меня на месте. – какая же ты сука…
Он выскочил за дверь под обеспокоенными взглядами прочих членов группы, оставив меня наедине со зверями. Ну а чего? Я вот, например, мог бы лучше написать!
- Зло, вот почему ты такая скотина? – Филипп недовольно скрестил руки на груди, подавая пример оставшейся парочке. – Ты можешь хоть раз подумать не о себе?
Кирилл и Вороном (и этот мелкий гаденыш против меня!) согласно кивнули и принялись пилить меня взглядами. Они же не думали, что я стану извиняться? Басисты не извиняются за косяки барабанщиков!
Но пришлось тащиться к выходу, старательно делая вид, что иду извиняться. Естественно, я не собирался делать ничего подобного! И на крышу я пошел совершенно случайно, и руку на плечо Арнольда я положил просто из вредности! Вот так!
- Слушай, прости, - ради группы можно было побыть благородным. Только ради группы! – Стихи действительно хорошие, но…
- Но они не на твою музыку? – мой враг, грустно улыбаясь, развернулся ко мне лицом и протянул бумажный лист. Не тот, который показывал в студии. – Вот, что я писал все утро.
На бумаге ровным аккуратным почерком были выведены самые потрясающие строки в моей жизни. Именно такие, как должны были быть. Сдобренные слезами, болью, внутренним теплом и старыми воспоминаниями.
- assolutamente ...
- Рад, что тебе нравится.
- Но почему ты не показал мне этого там?
- Хотел, чтобы ты прочитал это наедине со мной… - он неожиданно оказался слишком близко от меня. Так, что мои выбившиеся из прически пряди били по его лицу. И прошептал, наклоняясь низко-низко. – Я хотел поцеловать тебя напоследок…
Арноха
Целую, зажмурившись, словно прыгая в омут с головой да еще и с вышки метров пять в высоту. Сердце стучит, как бешенное, пока длятся невыносимо долгие секунды ожидания удара об воду. Пять, четыре, три, два, один… Взрыв! Яркая вспышка, крышу куда-то уносит, и все вокруг летит в тартарары, и остаемся только мы, да бетон под нашими ногами. И еще ветер, сильный, почти сбивающий с ног…
Листок с текстом у него в руках. Не отрываясь от его губ, забираю. Он предсказуемо не обращает внимания, он не ожидает, что… Я разжимаю пальцы, одновременно разрывая поцелуй. Ветер уносит листок куда-то налево, тот плавно летит, снижается… Мы смотри на него вместе, не отводя взгляда, пока он не падает в какой-то кустарник.
-Ты зачем это сделал?! – возмущенный вопрос.
Смотрю на него, невероятно красивого, когда злится. Начинаю понимать, почему столько времени играл из себя его врага. Только чтобы эти глаза метали молнии, а губы были поджаты, и руки сжимались в кулаки… Мне надоело видеть только маски. Мне нужен был живой человек.
-Эти стихи были только для тебя, - шепотом, едва слышно.
Нагибаюсь, касаюсь губами его губ, легко, не требуя ответа. И, отстранившись, иду с крыши, оставляя его одного. Наедине с мыслями, если… По-прежнему думаю о нем одними насмешками, когда он рядом. Глупость.
-Он извинился?
-Что ты ему сказал?
-Где этот?
Три вопроса заданы одновременно. Но я не отвечу на них – слишком личное. Загадочно улыбнусь, сяду за установку, крутану в пальцах барабанные палочки, ударю в барабаны. Не обращать внимания на остальных, плевать, что смотрят удивленно, а Ворон – понимающе. Да что они знают?!
Не замечаю, когда приходит Зло, не чувствую спиной его взгляда, хотя он смотрит на меня. Полностью отдаюсь музыке, рваному ритму, который мог бы идеально дополнить гитарную композицию, которую он сыграл вчера. И тут…
Эта музыка преследует меня. Этот «саундтрек» преследует меня. Эти стихи преследуют меня.
Открываю глаза. У него в руках гитара, не бас. Уверенно касается струн медиатором, извлекая звуки, так прекрасно сочетающиеся с моей партией. Слышу, как присоединяется к нам клавишник. Тихие, механичные звуки, почти клавесин. Когда Кирилл успел его настроить? Как догадался, что именно клавесин подойдет этой мелодии?
Баса не хватает. Сейчас, когда его в кои-то веки нет, я чувствую ущербность мелодии, отсутствие одной из главных составляющих. Хотя, здесь все составляющие главные. И он словно слышит мои мысли. Наш басист. Мой басист. Кажется, я становлюсь собственником…
На мгновение гитара стихает, чтобы затем заиграть с новой силой, поддерживаемая басом. Вот теперь – все. Идеальная мелодия. Конечно, нужны некоторые исправления, но в целом…
Что? Почему бас опять стих?
Поднимаю взгляд. Он стоит рядом, он ставит передо мной стойку с микрофоном и подмигивает весело, почти заигрывающее. Как ты узнал, Зло? Как ты догадался, что слова песни вертятся у меня на языке?
Он вновь играет на басу. Я шумно выдыхаю, прямо в микрофон. Облизываю сухие губы, смотрю на него, самозабвенно играющего на своей бас-гитаре. Ты сводишь меня с ума, детка, Зло…
Слова сами срываются с губ. На секунду мелодия почти затихает: от игры не отвлекаюсь только я и Зло. Но вот возвращается гитара, клавиши, Филипп имитирует зрителей, пытаясь подпевать незнакомым словам. А я не могу оторвать от тебя взгляда, Зло. Ты стоишь ко мне вполоборота, бросаешь на меня странные взгляды и улыбаешься безо всякого самодовольства. И я готов спорить, что улыбаешься ты мне.
Музыка плавно стихает. Закрывая глаза, не желая видеть любопытных взглядов парней, желающих узнать «что это, черт возьми, значит». Не хочу отвечать. Достаточно, что ты знаешь правду. А остальные… они только друзья.
Когда я отваживаюсь посмотреть на остальных участников нашей группы, то обнаруживаю, что никто из них не собирается ничего спрашивать. А Ворон смотрит как-то… подозрительно понимающе. Что он себе там надумал?
-И как же называется эта песня? – осторожно интересуется Кирилл.
-Саундтрек к нашим жизням, - отвечаю спокойно, не выражая голосом бушующих в душе эмоций.
-Colonna sonora alla nostra vita - добавляет, хитро улыбаясь, Зло.
Хочется чем-нибудь в него запульнуть. Нет, не чем-нибудь, а именно подушкой. Другое почему-то в голову не приходит. Похоже, эта зараза ассоциируется у меня исключительно с постелью…
-Текст дашь? – интересуется Филипп деловито. – Учить же надо.
И тут происходит непредвиденное.
-Не надо, - впервые Зло говорит с Филом таким холодным тоном. – Эту песню будет петь Арноха.
Он назвал меня нормальным именем? Не «Арни»?! Куда катится этот мир?
-Но… - пытается возразить ему Филипп, поддерживаемый Вороном.
-Эту. Песню. Будет. Петь. Арноха, - произносит он раздельно.
-Не надо с ним спорить, - вдруг встает на сторону Виктора Кирилл.
Я до сих пор воздерживаюсь, но всем понятно, что решение – за мной. Они смотрят выжидающе, а я совершенно не знаю, что ответить на этот взгляд. Закрываю глаза, пытаясь сосредоточиться, найти лучший вариант.
-Пусть поет Фил, - говорю тихо, но они слышат.
Зло хватает меня за руку, стаскивает со стула, тащит из комнаты. Снова – на крышу. Там стало еще холоднее, а я в одной майке. Ежусь от холода, растираю ладонями покрывшиеся мурашками руки.
-Ты что творишь?!
Поднимаю спокойный, ничего не выражающий взгляд, который он так ненавидит, на Зло. Господи, как же ему идет злиться. У него невероятное выражение лица.
-А что я творю? – так трудно говорить спокойно, не стуча зубами.
-Это твоя песня, ты должен ее петь! Не смей отдавать её Филу!
Хватает меня за плечи, встряхивает. Голова кружится. Холодно. Перестаю себя контролировать. Меня трясет, зубы стучат. Обнимаю его, прижимаюсь как могу крепко. Он теплый…
-Холодно, - выдыхаю.
Он вдруг вздрагивает, холодная рука касается горячего лба, я слышу, как он, сорвавшись, ругается, шипит сквозь зубы. Набросив мне на плечи свою куртку, ведет куда-то. В репетиционной яркий неестественный свет режет глаза. Зажмуриваюсь, прячу лицо на его груди. Плевать, что все видят. Пле-вать…
-Дайте кто-нибудь ключи от машины! – слышу его голос над ухом. – Его надо домой отвезти, или к врачу! Черт, да у него температура, наверное, под сорок!
Тело накрывает приятная слабость, почти висну на нем. Кажется, сейчас упаду. Еще чуть-чуть и я упаду… Еще чуть-чуть…
Из горла вырывается странный звук, похожий на всхлип. Жмусь к Витьке, как к последней опоре на земле. И слышу тихий, заботливый голос человека, гладящего меня по голове, словно утешающего маленького заболевшего ребенка:
-Тише, потерпи еще чуть-чуть. Все будет хорошо.
Поднимаю голову, смотрю в его обеспокоенное лицо. Никогда не видел, чтобы он смотрел так на кого-нибудь.
-Все будет хорошо, - киваю, говорю вдруг осипшим голосом. – Ты только сначала поверь в это сам, а потом мне говори.
Усмехается, такой родной, привычной усмешкой. Кажется, верит. Теперь можно и…
Зло
Я не так часто водил машину в своей жизни. Если быть точным, то этот раз стал для меня пятым. Но не бешенее мелькание автомобилей и домов за конами сводили мня с ума, не истеричные визги тормозов и возмущенные гудки клаксонов, не надрывный голос какой-то певички по радио… нет. Только хриплое дыхание Арни, его горячая и сухая рука в моей руке.
Вести машину одной рукой, не имея опыта – это идиотизм. Кататься на мотоцикле в одной распахнутой куртке – тоже. Но еще большим идиотизмом. По-моему. Было отдавать нашу песню этому… Филиппу. Наш вокалист был моим другом, хорошим парнем и вообще, но… «Саундтрек к нашим жизням» писался только для Арнохи. Именно в его глазах я читал эти ноты, именно от его прикосновений рождались эти аккорды, именно его голос вызывал во мне желание завыть от безысходности в пустоту.
И теперь это чудо металось в горячем бреду на пассажирском сидении автомобиля, сжимая мою руку пальцами, и заставляя сердце трепетать от произошедшего совсем недавно на крыше.
Доигрался. Приобрел вдобавок к прежнему страху еще и щемящее тепло в груди. Но он ведь пел, пел для меня! Почему же вдруг передумал? Автомобиль несся сквозь лужи, сквозь толпы испуганно шарахающихся пешеходов, сквозь город… Туда, где кончалась моя прошлая жизнь, и где начиналась музыкальная карьера.
Машина Кирилла, как родная, встала возле подъезда родительского дома, а я, едва заглушив мотор, уже вытаскивал что-то шепчущего сухими губами Арни на воздух.
- Прости… прости-прости… я не хотел… - хотелось верить, что это он не у меня просил прощения, что он не жалел о поцелуе на крыше.
- Давай же! – тело ударника оказалось неожиданно тяжелым. Так что пришлось приложить значительные усилия, чтобы дотащить его хотя бы до лифта. Я содрал два ногтя, пока пер эту тушу по лестнице, но в тесной кабине лифта наплевал на боль, прижимаясь к пылающему телу Арни. Хотелось, чтобы он в своей обычной манере распахнул свои удивительные серые глаза и тягуче-медленно протянул: «Что, влюбился?»
А действительно? Что если я влюбился? Если позволил себе предать Его, страдающего сейчас в одной из швейцарских больниц? Я не имел права на любовь, не имел права на счастье, даже жил я только ради Его жизни. Гробил свое будущее и здоровье для оплаты бесконечных счетов, сдирал руки в кровь, когда очередная надежда оказывалась напрасной…
Но сейчас, в полумраке лифта, меня сводил с ума запах Арнольда, его белокурые с черными прядками волосы, его тонкие сухие губы, столь нежно целовавшие меня всего несколько часов назад. И когда он прижал меня к себе, чуть приоткрывая серебро глаз, я просто не смог удержаться от того, чтобы не приникнуть к нему губами, прослеживая абрис нижней губы, покусывая верхнюю…
- Витя… - тело дернулось, словно от удара тока. Так меня мог звать только Он. Потому я и предпочитал имени прозвище. Он попал в аварию на мотоцикле. Потому я и ненавидел железных коней. Он был обладателем прекрасных серых глаз. Потому и разрывалось мое сердце на части при взгляде на Арни. Я боялся полюбить этого странного парня, собравшего в себе ненавистное для меня, потому что это значило бы предательство того, кто занял мое место на больничной койке.
Уже в квартире я быстро раздел Арнольда до трусов, поддавшись на миг искушению провести кончиками пальцев по впалому животику, зарыться носом в крашенные прядки, вдохнуть принадлежащий только этому человеку аромат свободы и холода.
И только потом уложил больного на кровать, завалив по самые уши горой одеял, сунул под мышку термометр и понесся на кухню готовить компрессы. Смешно, мне всего двадцать два, а я уже словно мамочка лечу второго любимого мужчину в своей жизни. одного я, к сожалению, так и не смог уберечь.
- Витя… - Арни в бреду метался по кровати, скинув одеяла на пол, отчаянно стонал и тянул руки куда-то в пустоту. Но стоило мне обхватить его горячую ладонь пальцами, успокоился и тут же уснул.
Ночь прошла без сна в обтираниях, измерениях температуры и нервном сгрызании маникюра. Я даже не подумал вызвать врачей, побоявшись, что и Арни заберут от меня в больницу, и каждую секунду ждал ухудшение состояния.
Но он проснулся под утро с головной болью и хриплым голосом, больше похожим на скрежет несмазанных петель. Проснулся, чтобы заставить меня подпрыгнуть с ковра у его ног, тихим приветствием:
- Доброе утро.
Мда.. ну и видок. Температуру мне удалось сбить еще ночью, но остальные симптомы гриппа не преминули заявить о себе поутру: красный сопливый нос, слезящиеся, как у всех людей с плохим зрением во время насморка, глаза, бледная кожа, неприятного зеленоватого оттенка… Но при этом он был до умопомрачения прекрасен.
- Доброе, - я шутливо вытер заготовленным платком его нос и заключил. – Нос мокрый и холодный, значит, жить будешь… но недолго.
Да, дурацкая шутка, но я хотел вызвать улыбку на его лице любой ценой, и он охотно откликнулся.
- Где мы? – похоже, Арнохе даже в болезни не изменяла природная наблюдательность. Впрочем, то, что ни в одном из наших домов нет голубых с золотом обоев и тяжеленной хрустальной люстры, запомнить было нетрудно.
- Это квартира родителей, - я демонстративно закопошился в коробочках лекарств и сунул ему между губ таблетку, пока он еще что-нибудь не спросил. Уже на кухне, злобно оттирая чашку от склизкой массы сиропа, я услышал негромкий кашель за спиной и шуршащие шаги:
- Почему ты не отвез меня домой?
- Ты зачем встал? – он покорно обмяк в моих объятиях и осел на стул, а я пристроился на корточках у его ног. Словно верный пес, подсказал мозг. – Просто подумал, что тебе не стоит лишний раз заражать еще и Кирилла. Хватит с нас одной заразы…
- Это ты о себе? – ну слава богу, он начал шутить, а значит, пошел на поправку. И вдруг стало обидно. Мне было так приятно заботиться об этом сероглазом существе, тревожно вглядываться в складку на лбу, касаться пальцами обнаженной кожи… Потому что только так он мог быть со мной рядом, настоящим.
- А то о ком же! – ну вот теперь – привычная маска взбалмошной скотины и извечная стена отчуждения… - Через час выпьешь вот это, это и это, а потом (ОБЯЗАТЕЛЬНО!!!) – травяной настой в термосе. И только попробуй вылить в раковину – прокляну на импотенцию!
- Слушаюсь, мой генерал! – Арни шутливо отдал честь. А у меня сердце рухнуло вниз от одного только слова «Мой». Но ударник ничего не заметил и задумчиво спросил. – А где ты нахватался этого?
- В детстве болел много, - я махнул на прощание рукой и скользнул за дверь, заперев ее на три оборота. Словно прятал в сейфе самое большое сокровище….
Первые четыре части Тут
читать дальшеАрноха
Зачем? Зачем ты приходишь именно ко мне, чтобы играть эту музыку, от которой меня трясет, как в лихорадке? Зачем ты смотришь на меня так, словно? Зачем мне все это? За что? Почему именно он? Почему… такой? Ненавистно самовлюбленный, вечно враждебный, наглый, дерзкий, невыносимый… невыносимо… Нет. Нельзя, не думать, не думать, не думать, не думать… Слезу? Черт, ну почему именно сейчас, почему… при нем?
- Почему ты не пишешь? – возмущенный голос заставляет вздрогнуть.
Обернувшись к нему, глядя в эти потрясающие, затягивающие темно-синие глаза… Нет, нет, нет…
-У меня диктофон.
Зачем я это делаю? Сумасшедший в своей героичности. И-ди-от. Дурак, глупец, придурок. Зачем? Почему он?!
Я не знаю, почему и зачем. В тот момент… Это был сиюминутный порыв, и если бы я подумал… Ничего бы не было. Ничего бы не случилось. Все было бы, как всегда. Но из-за музыки, из-за строчек, родившихся тут же. Из-за тех чувств, что были вложены в мелодию…
Я встал с кровати, взял его за подбородок, я тонул в его глазах, но не пытался спастись. Я хотел утонуть, раствориться в нем, исчезнуть, рассыпаться на сотни, тысячи мельчайших частиц, стать, наконец, частью целого. Мне казалось, что все происходило медленно, очень медленно. Но это была лишь иллюзия. Это случилось быстро, длилось всего полминуты, но… это было.
У него мягкие губы со вкусом корицы и еще каких-то приправ. От него пахнет дорогим одеколоном и, едва ощутимо, кремом. Крышесносная смесь.
Всего полминуты я касался губами его губ. Всего полминуты длилось это сладкое ощущение единства, всего на полминуты эта ноющая боль в районе солнечного сплетения ослабла. А затем вспыхнула с новой силой, когда, осознав, что творю, я отстранился от него, отшатнулся, отошел на пару шагов.
Он смотрел на меня изумленно, испуганно, неверяще. Господи, как мне хотелось в тот момент отмотать время назад, чтобы не было никакого поцелуя. Потому что этот взгляд… Он убивал меня этим взглядом, сдавливал сердце тисками. Больно, невыносимо больно.
-Прости… - на выдохе срывается с губ.
И я готов шептать это слово сколько угодно раз, лишь бы он перестал смотреть на меня так. Лишь бы он снова играл эту музыку, в которую вкладывал душу, для меня. Лишь бы снова открылся, доверился. Тому, кто ему не доверяет.
Как я могу требовать от него того, что не даю ему сам? … Что я знаю о нем? Да ничего! Ведь музыка… она не рождается просто так. Это чувства, эмоции, то, что долго сдерживаешь в себе, вырывается наружу, и ты безмолвно кричишь, обдирая о струны кожу, безжалостно стуча в барабаны, ударяя по клавишам синтезатора… Что ты хотел сказать это музыкой, Зло? И, черт возьми, почему я всегда слушаю тебя первым? Почему именно ко мне ты пришел? Почему, почему, почему… Вечные вопросы. Я не смогу найти на них ответы. Никто не сможет. Или?
Я сажусь за стол, под пристальным взглядом Виктора, включаю ноутбук, подключаю к нему принтер. Вскоре на белом листке отпечатываются черные строчки. Они не подходят под эту музыку, что ты только что сыграл мне. Но ты должен их прочесть, потому что они были написаны для тебя. Для того, чтобы ты прочел их, рассмеялся, назвал глупостью, а я бы стоял, глотая слезы, ведь ты обзываешь глупостью мои чувства, но молча бы терпел. А потом сжигал бы стихи в пепельнице, чтобы они сохранились только в моей памяти.
Молча протягиваю тебе листок. Ты послушно берешь его, пробегаешь взглядом по строчкам, бросаешь на меня быстрый взгляд. После того, что произошло, ты, конечно, поймешь. Эти стихи – это признание в любви. Безответной, невозможной.
Ведь он не любит тебя…
Рука тянется к листку, хочется отобрать его у тебя. Ты не должен видеть это, не должен! Это слишком личное! Что я творю? Что происходит со мной сегодня ночью, почти утром? Почему… Господи, что я делаю? Я…
Я выхватываю листок из его рук, мну, хочу порвать, но он, вскочив, отбирает его у меня, пытается оторвать, но я держу крепко, листок рвется пополам, но последние, недочитанные строчки, они у него. И хочет крыть всех матом и кричать о несправедливости этого гребанного мира на весь… хех… м-да…
И, чтобы не было больно,
Не подпускает тебя
К себе!
Он прочитывает их вслух, эти последние строчки. Я зажмуриваюсь, не желая видеть этот понимающий взгляд. И тут… Гитара. Случайная мелодия, пришедшая в голову? Опять, с первого раза? Но почему эта мелодия кажется мне знакомой?
Новая мелодия сменяется предыдущей, сыгранной недавно и записанной на диктофон. И в голове вновь всплывают строки:
Давай же напишем с тобой
Саундтрек к нашим жизням!
Глаза широко распахиваются. Я пропел это вслух? Только не это…
-Давай.
Он улыбается, словно ничего не произошло. Хотя нет. Если бы ничего не произошло, он бы ответил какой-нибудь колкостью, а эта улыбка. В ней нет и тени насмешки или иронии. Куда катится мир?
Я усмехаюсь. И все возвращается на круги своя. Улыбка сменяется усмешкой. И, вроде бы, надо радоваться, что поцелуй забыт, что все как всегда, но… Боль из сердца не уходит. И не уйдет. Пока я не смогу вновь прикоснуться к нему. А значит – никогда.
Зло
Мда… Похоже, не зря мне дали такое прозвище. Или это я сам очень ловко под него подстроился?
Давай же напишем с тобой
Саундтрек к нашим жизням!
- Давай.
Это слово вырвалось у меня под звуки старой гитары, сплетенные с неожиданно красивым и бархатистым голосом Арнольда. Он действительно умел петь. Не так хорошо, как я, конечно, но определенный талант у него был. Мой личный враг удивленно смотрел на меня расширенными глазами, а я вновь накинул на лицо ненавистную маску и широко ему улыбался. Глупый, он раскрылся мне в этот вечер настолько, что читался теперь как открытая книга.
- Что ты сказал? – Арни сжал пальцы в кулак и отодвинулся на шаг, сминая в другой руке листки со своими стихами. Он ведь для меня их написал, чтобы я прочел. А потом испугался.
- Vieni su, ci scriverò colonna sonora alla nostra vita! – я шутливо пропел те же строчки, только уже на любимом мною итальянском, заставив врага вздрогнуть. Надо же, а он, оказывается, возбудился всего от нескольких слов! Может, так было всегда? Хотя, рядом со мной сложно не возбудиться… - Не бойся, милый, я буду с тобой нежен…
- Урод, - Арнольд резко развернулся и попытался выйти из комнаты, но я успел захлопнуть дверь перед его носом и прошептать в затылок, заставляя ежиться от своего дыхания:
- Научи меня кататься на мотоцикле? – после предложения написать саундтрек к нашим жизням (красиво, кстати, но я бы придумал что-нибудь лучше, если бы захотел) казалось, что сильнее удивиться нельзя, но ударник легко перевыполнил норму.
- Ты с ума сошел? – он шипел и блестел в меня глазами, словно разъяренный кот, и был в этот момент почти до боли красив. Наверное, тогда я и решил, что исполнять нашу совместную песню должен только он. Сильный, закрытый, холодный. А не милый мальчик Филипп.
- Che cosa hai paura? Me? – я безумно изящно изогнул бровь и едва заметно улыбнулся, прикрывая ресницами глаза. Да, я всегда великолепен, но в этом образе – особенно. Я почти почувствовал его желание прикоснуться, наслаждался своей властью над врагом…
- Я не понимаю по-итальянски, придурок! – Арни пытался бороться с моим обаянием, но неизменно проигрывал, прежде всего сам себе. Ах, сколь приятно быть богом!
- Так как? Я покажу тебе одно место… Поверь, - он вздрогнул, когда я игриво прикусил кожу на его ключице. Естественно, я не собирался спать с участником группы, в которой играю. В свое время именно из-за группы был отшит Ворон, прилезший в мою постель. Но что мешало мне поиграться с влюбленным в неотразимого меня ударником? - Io ti darò piacere fantastica!
Естественно, он понимал, что я говорю. За пять лет общения можно было научиться понимать хотя бы элементарные фразы. Потому и вздрогнул, и моргнул ошалело, и согласился… Ну, кто бы сомневался в том, что я уговорю его?
Уже летя в ночь на ревущем железном звере и обхватывая руками талию своего врага, я кричал ему в шлем (а уши у него наверняка были красные, хехе), куда свернуть и куда ехать. Арноха послушно поворачивал, обгонял, тормозил, был игрушкой в моих гениальных руках. Наверное, он ненавидел меня в тот момент… или себя… Но не мог противостоять своему желанию. Я уже говорил, что я – само совершенство? Да? Почему никто этого до сих пор не записал?
- Витька… - едва заглушив мотор мотоцикла и сдернув с головы шлем, Арнольд почти подбежал к краю обрыва, с которого открывался вид на… нифига, город был с другой стороны холма, и я не терплю банальщины. Нет. С этого места было видно огромное водохранилище с тонкими узорами светящихся в темноте водорослей. Отсюда казалось, что смотришь не на ровную водную гладь, а на случайно упавший вниз кусочек неба. – Как красиво…
- Красивее, чем я, Арни? – он вздрогнул и обернулся, готовясь сказать какую-то колкость. Так я и позволил этой глупой ледышке оскорблять меня! следующая фраза вогнала его в ступор. – Если ты откажешься петь нашу будущую песню, я сброшу тебя с обрыва.
- Шутишь? – Арнольд попытался было двинуться к мотоциклу, но на него опирался я.
- Ни капли. Я видел, как на тебя повлияла моя музыка, даже почувствовал твои эмоции на вкус, - он опять разозлился! Господи, да ради такого счастья я готов целовать его по пять раз на дню! Хотя я бы и от большего не отказался… Кхм… Замнем для ясности. – Мне нужен человек, который сможет прочувствовать каждую ноту, каждое слово этого творения гения и его помощника. Гением, естественно, буду я. Так что?
- Почему ты так уверен, что я соглашусь?
- Потому что иначе я выполню свою угрозу, mio caro. Времени у тебя до рассвета, так что… поторопись.
Арнольд презрительно фыркнул и отвернулся к темнеющей внизу глади водохранилища. Я бы в тот момент многое отдал, чтобы прочитать его мысли, узнать его чувства, но… За время поездки я настолько отсидел себе задницу, что боялся лишний раз пошевелиться.
А над холмами вставала заря…
- Я согласен, - Арни подошел к почти задремавшему от скуки мне и протянул руку для закрепления договора. Ну не мог же я упустить такой случай поиздеваться? Мой враг чувственно выдохнул, стоило мне коснуться губами его холодного рта. На миг углубил поцелуй, скользнув языком между зубов, но тут же отпрянул. Между прочим, касаться моей великолепной и очень чувствительной кожи иначе, чем лаской – это грех! А уж пощечина – так вообще бабская привилегия. О чем я не преминул сообщить Арнольду.
А он вместо ответа уселся впереди меня, завел двигатель и понесся к моему дому в еще жиденьком утреннем потоке. Тоже мне…
Прижиматься грудью к напряженной спине ударника оказалось неожиданно приятно и уютно (как я раньше этого не замечал?), а руки сами скользнули под полукуртки, принявшись поглаживать горячую кожу его живота. Но наша барабанная ледышка только глубоко дышал и сильнее цеплялся за руль. Дааа… Я определенно сводил его с ума. Как я красив, умен и коварен!
- Отвали, придурок! – Арнольд силой оторвал от себя мои руки и практически скинул с мотоцикла, заставив болезненно поморщиться от непривычных ощущений на заднице. – Катись домой. Опоздаешь на репетицию – убью…
И уехал. Нет, он действительно уехал, не удостоив мое великолепие и долей страстного взгляда! Да что же это твориться-то? пришлось срочно собираться в кучку и бежать приводить себя в порядок. То есть: спать, мыться, ублажать свою тушку различными кремами, лосьонами и прочим.
Ворон вовсю дрых в своей комнате, так что никто не мешал мне готовиться к репетиции. Правда, будильник пришлось поставить не на пять вечера, как обычно, а аж на два часа дня. Ужас!
Разбудили меня опять же неподобающим образом:
- Вставай, урод гребанный! – Кирилл выдернул меня за шкирку из постели и бросил на пол, чувствительно придавив ногой к полу.
- per quanto tempo? – часы показывали половину четвертого. Ааа!!! Я же проспал!
- Я тебя урою, козлина! – клавишника аж потряхивало от бешенства, а из-за косяка выглядывал удивленный донельзя Ворон.
- Что случилось-то?
- Ты чего наговорил Арнольду, сволочь? – да что я ему сказал такого-то?
- Песню предложил спеть…
Пока я собрался, пока пересказал успокоившемуся Кириллу события прошедшей ночи (естественно, без поцелуев. А то ко мне бы вся группа в очередь выстроилась!), пока наиграл мотив новой мелодии, заставив Ворона завистливо вздохнуть, наступило шесть часов. С другой стороны трубок на нас с Вороном орали Арни с Филиппом, обзывая скотинами, сволочами и подонками, не способными вовремя явиться на репетицию. В результате обе трубы оказались у Кирилла, который на бегу успел отбрехаться от обоих истеричек.
Уже по привычке я было рванул к автобусной остановке, но меня весьма некультурно запихнули в машину и повезли на студию. А в мой автобус как раз ТАКАЯ попка заходила! Плевать, что у этой девушки мог быть парень, я бы покорил ее в самое сердце!
Но, не судьба. По дороге Кирилл рассказал мне, как Арнольд всю ночь бесился у себя в комнате, чего-то там ломал, ругался в полный голос, а потом успокоился на час. Вышел он к соседу с красными от слез глазами и сбитыми костяшками на руках. Вот если он еще и играть бы не смог, я бы его лично закопал. Кирилл, заметивший в квартире мою любимую гитару (мог и привезти, между прочим, не надломился бы!) сделал соответствующие выводы и решил, что я – корень зла. А вот и не правда. Я – само Зло, а корень меня – это наш ударник, не способный держать свои чувства под контролем.
В общем, на репетицию мы ввалились втроем без двадцати семь, получили втык от солиста с ударником, Ворон с Кириллом повинились, а я пошел настраивать бас. Подумаешь, опоздали, я опаздывал каждый день стабильно, и ничего непоправимого не произошло. А эти еще и оправдывались… Тоже мне…
- Зло, - Арнольд подошел, смущенно комкая в руках какой-то листик. Он смущался? Стоп. Надо было взять с собой камеру, парочку свидетелей, лейтенанта милиции для протокола и запечатлеть сей радостный мне момент!!! – Я набросал тут слова для песни… Глянь…
Ну и каракули! Ему бы врачом работать… Где тут верх-то? Сам текст оказался неожиданно хорошим. Ритмичным, с интересными рифмами, даже капелькой смысла, что совсем уж странно. Но это было не то… Я хотел сказать своей музыкой не только о любви, которую так талантливо расписал Арнольд, я… Рассказывал о жизни вообще. С печалями, горестями, радостями, любовью, рождением и смертью. Хотелось, чтобы и текст передавал всю полноту мелодии, но…
- Ты знаешь, Арни, - я собирался сказать гадость, а значит, не стоило быть милым изначально, – прочитав твои стихи, я понял, насколько давно умер Пушкин. Это же тихий ужас! Ни смысла, ни толковой рифмы… Неужели ради этого ты разгромил свою комнату? Или в приступе бешенства головой ударился так, что последние хорошие мысли выбило?
- С-сука… - ударник явно еле сдерживался, чтобы не прибить меня на месте. – какая же ты сука…
Он выскочил за дверь под обеспокоенными взглядами прочих членов группы, оставив меня наедине со зверями. Ну а чего? Я вот, например, мог бы лучше написать!
- Зло, вот почему ты такая скотина? – Филипп недовольно скрестил руки на груди, подавая пример оставшейся парочке. – Ты можешь хоть раз подумать не о себе?
Кирилл и Вороном (и этот мелкий гаденыш против меня!) согласно кивнули и принялись пилить меня взглядами. Они же не думали, что я стану извиняться? Басисты не извиняются за косяки барабанщиков!
Но пришлось тащиться к выходу, старательно делая вид, что иду извиняться. Естественно, я не собирался делать ничего подобного! И на крышу я пошел совершенно случайно, и руку на плечо Арнольда я положил просто из вредности! Вот так!
- Слушай, прости, - ради группы можно было побыть благородным. Только ради группы! – Стихи действительно хорошие, но…
- Но они не на твою музыку? – мой враг, грустно улыбаясь, развернулся ко мне лицом и протянул бумажный лист. Не тот, который показывал в студии. – Вот, что я писал все утро.
На бумаге ровным аккуратным почерком были выведены самые потрясающие строки в моей жизни. Именно такие, как должны были быть. Сдобренные слезами, болью, внутренним теплом и старыми воспоминаниями.
- assolutamente ...
- Рад, что тебе нравится.
- Но почему ты не показал мне этого там?
- Хотел, чтобы ты прочитал это наедине со мной… - он неожиданно оказался слишком близко от меня. Так, что мои выбившиеся из прически пряди били по его лицу. И прошептал, наклоняясь низко-низко. – Я хотел поцеловать тебя напоследок…
Арноха
Целую, зажмурившись, словно прыгая в омут с головой да еще и с вышки метров пять в высоту. Сердце стучит, как бешенное, пока длятся невыносимо долгие секунды ожидания удара об воду. Пять, четыре, три, два, один… Взрыв! Яркая вспышка, крышу куда-то уносит, и все вокруг летит в тартарары, и остаемся только мы, да бетон под нашими ногами. И еще ветер, сильный, почти сбивающий с ног…
Листок с текстом у него в руках. Не отрываясь от его губ, забираю. Он предсказуемо не обращает внимания, он не ожидает, что… Я разжимаю пальцы, одновременно разрывая поцелуй. Ветер уносит листок куда-то налево, тот плавно летит, снижается… Мы смотри на него вместе, не отводя взгляда, пока он не падает в какой-то кустарник.
-Ты зачем это сделал?! – возмущенный вопрос.
Смотрю на него, невероятно красивого, когда злится. Начинаю понимать, почему столько времени играл из себя его врага. Только чтобы эти глаза метали молнии, а губы были поджаты, и руки сжимались в кулаки… Мне надоело видеть только маски. Мне нужен был живой человек.
-Эти стихи были только для тебя, - шепотом, едва слышно.
Нагибаюсь, касаюсь губами его губ, легко, не требуя ответа. И, отстранившись, иду с крыши, оставляя его одного. Наедине с мыслями, если… По-прежнему думаю о нем одними насмешками, когда он рядом. Глупость.
-Он извинился?
-Что ты ему сказал?
-Где этот?
Три вопроса заданы одновременно. Но я не отвечу на них – слишком личное. Загадочно улыбнусь, сяду за установку, крутану в пальцах барабанные палочки, ударю в барабаны. Не обращать внимания на остальных, плевать, что смотрят удивленно, а Ворон – понимающе. Да что они знают?!
Не замечаю, когда приходит Зло, не чувствую спиной его взгляда, хотя он смотрит на меня. Полностью отдаюсь музыке, рваному ритму, который мог бы идеально дополнить гитарную композицию, которую он сыграл вчера. И тут…
Эта музыка преследует меня. Этот «саундтрек» преследует меня. Эти стихи преследуют меня.
Открываю глаза. У него в руках гитара, не бас. Уверенно касается струн медиатором, извлекая звуки, так прекрасно сочетающиеся с моей партией. Слышу, как присоединяется к нам клавишник. Тихие, механичные звуки, почти клавесин. Когда Кирилл успел его настроить? Как догадался, что именно клавесин подойдет этой мелодии?
Баса не хватает. Сейчас, когда его в кои-то веки нет, я чувствую ущербность мелодии, отсутствие одной из главных составляющих. Хотя, здесь все составляющие главные. И он словно слышит мои мысли. Наш басист. Мой басист. Кажется, я становлюсь собственником…
На мгновение гитара стихает, чтобы затем заиграть с новой силой, поддерживаемая басом. Вот теперь – все. Идеальная мелодия. Конечно, нужны некоторые исправления, но в целом…
Что? Почему бас опять стих?
Поднимаю взгляд. Он стоит рядом, он ставит передо мной стойку с микрофоном и подмигивает весело, почти заигрывающее. Как ты узнал, Зло? Как ты догадался, что слова песни вертятся у меня на языке?
Он вновь играет на басу. Я шумно выдыхаю, прямо в микрофон. Облизываю сухие губы, смотрю на него, самозабвенно играющего на своей бас-гитаре. Ты сводишь меня с ума, детка, Зло…
Слова сами срываются с губ. На секунду мелодия почти затихает: от игры не отвлекаюсь только я и Зло. Но вот возвращается гитара, клавиши, Филипп имитирует зрителей, пытаясь подпевать незнакомым словам. А я не могу оторвать от тебя взгляда, Зло. Ты стоишь ко мне вполоборота, бросаешь на меня странные взгляды и улыбаешься безо всякого самодовольства. И я готов спорить, что улыбаешься ты мне.
Музыка плавно стихает. Закрывая глаза, не желая видеть любопытных взглядов парней, желающих узнать «что это, черт возьми, значит». Не хочу отвечать. Достаточно, что ты знаешь правду. А остальные… они только друзья.
Когда я отваживаюсь посмотреть на остальных участников нашей группы, то обнаруживаю, что никто из них не собирается ничего спрашивать. А Ворон смотрит как-то… подозрительно понимающе. Что он себе там надумал?
-И как же называется эта песня? – осторожно интересуется Кирилл.
-Саундтрек к нашим жизням, - отвечаю спокойно, не выражая голосом бушующих в душе эмоций.
-Colonna sonora alla nostra vita - добавляет, хитро улыбаясь, Зло.
Хочется чем-нибудь в него запульнуть. Нет, не чем-нибудь, а именно подушкой. Другое почему-то в голову не приходит. Похоже, эта зараза ассоциируется у меня исключительно с постелью…
-Текст дашь? – интересуется Филипп деловито. – Учить же надо.
И тут происходит непредвиденное.
-Не надо, - впервые Зло говорит с Филом таким холодным тоном. – Эту песню будет петь Арноха.
Он назвал меня нормальным именем? Не «Арни»?! Куда катится этот мир?
-Но… - пытается возразить ему Филипп, поддерживаемый Вороном.
-Эту. Песню. Будет. Петь. Арноха, - произносит он раздельно.
-Не надо с ним спорить, - вдруг встает на сторону Виктора Кирилл.
Я до сих пор воздерживаюсь, но всем понятно, что решение – за мной. Они смотрят выжидающе, а я совершенно не знаю, что ответить на этот взгляд. Закрываю глаза, пытаясь сосредоточиться, найти лучший вариант.
-Пусть поет Фил, - говорю тихо, но они слышат.
Зло хватает меня за руку, стаскивает со стула, тащит из комнаты. Снова – на крышу. Там стало еще холоднее, а я в одной майке. Ежусь от холода, растираю ладонями покрывшиеся мурашками руки.
-Ты что творишь?!
Поднимаю спокойный, ничего не выражающий взгляд, который он так ненавидит, на Зло. Господи, как же ему идет злиться. У него невероятное выражение лица.
-А что я творю? – так трудно говорить спокойно, не стуча зубами.
-Это твоя песня, ты должен ее петь! Не смей отдавать её Филу!
Хватает меня за плечи, встряхивает. Голова кружится. Холодно. Перестаю себя контролировать. Меня трясет, зубы стучат. Обнимаю его, прижимаюсь как могу крепко. Он теплый…
-Холодно, - выдыхаю.
Он вдруг вздрагивает, холодная рука касается горячего лба, я слышу, как он, сорвавшись, ругается, шипит сквозь зубы. Набросив мне на плечи свою куртку, ведет куда-то. В репетиционной яркий неестественный свет режет глаза. Зажмуриваюсь, прячу лицо на его груди. Плевать, что все видят. Пле-вать…
-Дайте кто-нибудь ключи от машины! – слышу его голос над ухом. – Его надо домой отвезти, или к врачу! Черт, да у него температура, наверное, под сорок!
Тело накрывает приятная слабость, почти висну на нем. Кажется, сейчас упаду. Еще чуть-чуть и я упаду… Еще чуть-чуть…
Из горла вырывается странный звук, похожий на всхлип. Жмусь к Витьке, как к последней опоре на земле. И слышу тихий, заботливый голос человека, гладящего меня по голове, словно утешающего маленького заболевшего ребенка:
-Тише, потерпи еще чуть-чуть. Все будет хорошо.
Поднимаю голову, смотрю в его обеспокоенное лицо. Никогда не видел, чтобы он смотрел так на кого-нибудь.
-Все будет хорошо, - киваю, говорю вдруг осипшим голосом. – Ты только сначала поверь в это сам, а потом мне говори.
Усмехается, такой родной, привычной усмешкой. Кажется, верит. Теперь можно и…
Зло
Я не так часто водил машину в своей жизни. Если быть точным, то этот раз стал для меня пятым. Но не бешенее мелькание автомобилей и домов за конами сводили мня с ума, не истеричные визги тормозов и возмущенные гудки клаксонов, не надрывный голос какой-то певички по радио… нет. Только хриплое дыхание Арни, его горячая и сухая рука в моей руке.
Вести машину одной рукой, не имея опыта – это идиотизм. Кататься на мотоцикле в одной распахнутой куртке – тоже. Но еще большим идиотизмом. По-моему. Было отдавать нашу песню этому… Филиппу. Наш вокалист был моим другом, хорошим парнем и вообще, но… «Саундтрек к нашим жизням» писался только для Арнохи. Именно в его глазах я читал эти ноты, именно от его прикосновений рождались эти аккорды, именно его голос вызывал во мне желание завыть от безысходности в пустоту.
И теперь это чудо металось в горячем бреду на пассажирском сидении автомобиля, сжимая мою руку пальцами, и заставляя сердце трепетать от произошедшего совсем недавно на крыше.
Доигрался. Приобрел вдобавок к прежнему страху еще и щемящее тепло в груди. Но он ведь пел, пел для меня! Почему же вдруг передумал? Автомобиль несся сквозь лужи, сквозь толпы испуганно шарахающихся пешеходов, сквозь город… Туда, где кончалась моя прошлая жизнь, и где начиналась музыкальная карьера.
Машина Кирилла, как родная, встала возле подъезда родительского дома, а я, едва заглушив мотор, уже вытаскивал что-то шепчущего сухими губами Арни на воздух.
- Прости… прости-прости… я не хотел… - хотелось верить, что это он не у меня просил прощения, что он не жалел о поцелуе на крыше.
- Давай же! – тело ударника оказалось неожиданно тяжелым. Так что пришлось приложить значительные усилия, чтобы дотащить его хотя бы до лифта. Я содрал два ногтя, пока пер эту тушу по лестнице, но в тесной кабине лифта наплевал на боль, прижимаясь к пылающему телу Арни. Хотелось, чтобы он в своей обычной манере распахнул свои удивительные серые глаза и тягуче-медленно протянул: «Что, влюбился?»
А действительно? Что если я влюбился? Если позволил себе предать Его, страдающего сейчас в одной из швейцарских больниц? Я не имел права на любовь, не имел права на счастье, даже жил я только ради Его жизни. Гробил свое будущее и здоровье для оплаты бесконечных счетов, сдирал руки в кровь, когда очередная надежда оказывалась напрасной…
Но сейчас, в полумраке лифта, меня сводил с ума запах Арнольда, его белокурые с черными прядками волосы, его тонкие сухие губы, столь нежно целовавшие меня всего несколько часов назад. И когда он прижал меня к себе, чуть приоткрывая серебро глаз, я просто не смог удержаться от того, чтобы не приникнуть к нему губами, прослеживая абрис нижней губы, покусывая верхнюю…
- Витя… - тело дернулось, словно от удара тока. Так меня мог звать только Он. Потому я и предпочитал имени прозвище. Он попал в аварию на мотоцикле. Потому я и ненавидел железных коней. Он был обладателем прекрасных серых глаз. Потому и разрывалось мое сердце на части при взгляде на Арни. Я боялся полюбить этого странного парня, собравшего в себе ненавистное для меня, потому что это значило бы предательство того, кто занял мое место на больничной койке.
Уже в квартире я быстро раздел Арнольда до трусов, поддавшись на миг искушению провести кончиками пальцев по впалому животику, зарыться носом в крашенные прядки, вдохнуть принадлежащий только этому человеку аромат свободы и холода.
И только потом уложил больного на кровать, завалив по самые уши горой одеял, сунул под мышку термометр и понесся на кухню готовить компрессы. Смешно, мне всего двадцать два, а я уже словно мамочка лечу второго любимого мужчину в своей жизни. одного я, к сожалению, так и не смог уберечь.
- Витя… - Арни в бреду метался по кровати, скинув одеяла на пол, отчаянно стонал и тянул руки куда-то в пустоту. Но стоило мне обхватить его горячую ладонь пальцами, успокоился и тут же уснул.
Ночь прошла без сна в обтираниях, измерениях температуры и нервном сгрызании маникюра. Я даже не подумал вызвать врачей, побоявшись, что и Арни заберут от меня в больницу, и каждую секунду ждал ухудшение состояния.
Но он проснулся под утро с головной болью и хриплым голосом, больше похожим на скрежет несмазанных петель. Проснулся, чтобы заставить меня подпрыгнуть с ковра у его ног, тихим приветствием:
- Доброе утро.
Мда.. ну и видок. Температуру мне удалось сбить еще ночью, но остальные симптомы гриппа не преминули заявить о себе поутру: красный сопливый нос, слезящиеся, как у всех людей с плохим зрением во время насморка, глаза, бледная кожа, неприятного зеленоватого оттенка… Но при этом он был до умопомрачения прекрасен.
- Доброе, - я шутливо вытер заготовленным платком его нос и заключил. – Нос мокрый и холодный, значит, жить будешь… но недолго.
Да, дурацкая шутка, но я хотел вызвать улыбку на его лице любой ценой, и он охотно откликнулся.
- Где мы? – похоже, Арнохе даже в болезни не изменяла природная наблюдательность. Впрочем, то, что ни в одном из наших домов нет голубых с золотом обоев и тяжеленной хрустальной люстры, запомнить было нетрудно.
- Это квартира родителей, - я демонстративно закопошился в коробочках лекарств и сунул ему между губ таблетку, пока он еще что-нибудь не спросил. Уже на кухне, злобно оттирая чашку от склизкой массы сиропа, я услышал негромкий кашель за спиной и шуршащие шаги:
- Почему ты не отвез меня домой?
- Ты зачем встал? – он покорно обмяк в моих объятиях и осел на стул, а я пристроился на корточках у его ног. Словно верный пес, подсказал мозг. – Просто подумал, что тебе не стоит лишний раз заражать еще и Кирилла. Хватит с нас одной заразы…
- Это ты о себе? – ну слава богу, он начал шутить, а значит, пошел на поправку. И вдруг стало обидно. Мне было так приятно заботиться об этом сероглазом существе, тревожно вглядываться в складку на лбу, касаться пальцами обнаженной кожи… Потому что только так он мог быть со мной рядом, настоящим.
- А то о ком же! – ну вот теперь – привычная маска взбалмошной скотины и извечная стена отчуждения… - Через час выпьешь вот это, это и это, а потом (ОБЯЗАТЕЛЬНО!!!) – травяной настой в термосе. И только попробуй вылить в раковину – прокляну на импотенцию!
- Слушаюсь, мой генерал! – Арни шутливо отдал честь. А у меня сердце рухнуло вниз от одного только слова «Мой». Но ударник ничего не заметил и задумчиво спросил. – А где ты нахватался этого?
- В детстве болел много, - я махнул на прощание рукой и скользнул за дверь, заперев ее на три оборота. Словно прятал в сейфе самое большое сокровище….
-
-
24.10.2009 в 06:45-Arnica- сиквел есть... но выложится попозже)))
-
-
24.10.2009 в 11:45-
-
24.10.2009 в 12:31А потом мы еще один сиквел напишем!